Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Мясо? — как завороженный повторил скелет по имени Вася, что стоял рядом с пятьсот девятым.
— Ну конечно, дорогой мой! — обернулся к нему Визе. — Каждый день. Каждый день мясо.
Вася сглотнул. Пятьсот девятый предостерегающе ткнул его локтем в бок. Движение было едва заметное, но Вебер все равно углядел.
— Ах ты скотина! — Он пнул пятьсот девятого в живот. Удар был не слишком сильный. По классификации самого Вебера — не наказующий удар, а только предупредительный. Тем не менее пятьсот девятый упал.
— Встать! Симулянт несчастный!
— Не
Он склонился над пятьсот девятым, проверяя, целы ли у того кости. Немного погодя пятьсот девятый открыл глаза. На Визе он не смотрел. Он смотрел на Вебера.
Визе выпрямился.
— Вам надо в больницу, дружище. Мы о вас позаботимся.
— Я здоров, — выдавил пятьсот девятый, с трудом поднимаясь на ноги.
Визе усмехнулся.
— Мне как врачу лучше знать. — Он обернулся к Веберу. — Значит, еще эти двое. Ну и последнего. Кого-нибудь помоложе. — Он ткнул в Бухера, который стоял с другого бока от пятьсот девятого. — Да вот хоть его.
— Шаг вперед!
Бухер вышел из строя и присоединился к пятьсот девятому и остальным. В первом ряду образовалась брешь, сквозь которую Вебер увидел Карела, чешского мальчишку.
— Тут вон еще есть полчеловека. Не возьмете — как бесплатное приложение?
— Нет, благодарю. Мне только взрослые нужны. Этих хватит. Большое спасибо.
— Ну хорошо. Вы, все шестеро, через пятнадцать минут явитесь в канцелярию. Староста блока! Запишите номера. И чтоб помылись, чушки чумазые!
Они стояли как громом пораженные. Ни один не произнес ни слова. Они знали, что это значит. Только Вася радостно улыбался. От голода он помутился в рассудке и поверил сказкам Визе. Трое новичков тупо глядели в пустоту — эти безвольно подчинились бы любому приказу, даже если бы им велели прыгать на провода с током. Агасфер лежал на земле и стонал. Хандке избил его дубинкой уже после того, как Вебер и Визе ушли.
Со стороны женского лагеря донесся слабый крик.
— Йозеф!
Бухер не сдвинулся с места. Бергер подтолкнул его.
— Это же Рут Холланд.
Женский лагерь расположился по соседству с Малым, слева от него, отделенный двумя оградами из колючей проволоки, но без тока. Было в нем всего два небольших барака, построенных уже во время войны, когда начались новые массовые аресты. Раньше женщин в лагере не было.
Два года назад Бухер несколько недель отработал в женском лагере столяром. Там он и повстречал Рут Холланд. Им удавалось иногда недолго видеться и даже говорить друг с другом. Потом Бухера перевели в другую бригаду. Они увиделись снова только недавно, когда Бухера сплавили в Малый лагерь. Иногда, ночью или в туман, они могли пошептаться у забора.
Сейчас Рут Холланд стояла возле самой колючей проволоки, отделявшей один лагерь от другого. Ветер трепал полы полосатой арестантской робы о ее худые, спичечные ноги.
— Йозеф! — крикнула она снова.
Бухер поднял
— Отойди от проволоки! Тебя увидят!
— Я все слышала. Не делай этого!
— Отойди от проволоки. Рут! Они тебя подстрелят!
Она замотала головой, волосы у нее были короткие и совсем седые.
— Только не ты! Останься! Не уходи! Останься, Йозеф, слышишь!
Бухер бросил отчаянный взгляд на пятьсот девятого.
— Мы вернемся, — ответил за него пятьсот девятый.
— Не вернется он! Я знаю. И ты знаешь. — Руками она схватилась за проволоку. — Никто никогда не возвращается.
— Иди в барак, Рут. — Бухер с тревогой поглядывал на сторожевые вышки. — Ты же знаешь, тут опасно стоять.
— Он не вернется! Вы все это знаете!
Пятьсот девятый не стал ей отвечать. Отвечать все равно нечего. Душа словно онемела. Чувств больше не было. Ни для других, ни для себя. Все кончено, он это знает, просто не почувствовал еще. Он чувствовал только одно — что ничего не чувствует.
— Он не вернется, — повторила Рут Холланд. — Нельзя ему уходить.
Бухер уставился в землю. Слишком он был удручен, чтобы что-то отвечать.
— Нельзя ему уходить, — причитала Рут Холланд. Это было как литания. Монотонно, бесстрастно. По ту сторону всякой страсти. — Пусть пойдет кто-то другой. Он еще такой молодой. Пусть пойдет кто-то вместо него…
Никто не отозвался. Каждый знал — Бухеру деваться некуда. Хандке уже записал номера. Да и кто пойдет вместо него?
Они стояли молча и смотрели друг на друга. Те, кому надо идти, и те, которые остаются. Смотрели друг на друга. Ударь вдруг молния, убей она пятьсот девятого и Бухера наповал — и то было бы легче. А так стоять было невыносимо, потому что в этих прощальных взглядах была еще и тайная недомолвка: «Почему я? За что именно меня?» — безмолвно кричали глаза одних; «Слава Богу, не я! Не меня!» — безмолвно ликовали другие.
Агасфер медленно поднялся с земли. Какое-то время он горестно смотрел прямо перед собой. Губы его что-то шептали. Бергер повернулся к нему.
— Это я виноват, — неожиданно прокряхтел старик. — Все я… моя борода… из-за этого он попался. А так остался бы здесь… Ой, горе мне!..
Обеими руками вцепился он себе в бороду. Слезы струились по морщинистому лицу. Но у него не было сил вырвать себе волосы. Сидя на земле, он только неистово мотал головой.
— Иди в барак, — резко приказал Бергер.
Агасфер поднял на него глаза. Потом упал ничком, уткнул лицо в ладони и завыл.
— Надо идти, — сказал пятьсот девятый.
— Зуб где? — спросил Лебенталь.
Пятьсот девятый сунул руку в карман и протянул Лебента-лю зуб.
— Вот.
Лебенталь взял. Его трясло.
— Вот он, твой боженька, — пробормотал он, яростно махнув рукой куда-то в сторону города и сгоревшей церкви. — Твое знамение! Твой огненный столп!
Пятьсот девятый снова порылся в кармане. Вынимая зуб, он нащупал там кусок хлеба. Какой прок, что он так его и не съел? Он протянул хлеб Лебенталю.