Искры гнева (сборник)
Шрифт:
— Всё, что здесь сложено до нас и нами, атаманами Булавиным и Драным завещано на "святое дело". Так говорили когда-то они, так ныне доводится говорить и мне. Поклянёмся же, друзья-побратимы, не забыть этого!
— Клянёмся! — произнесли все они в один голос.
— Поклянёмся, — продолжал Никита, — беречь нашу тайну от враждебного глаза и уха, от вражьих рук!
— Клянёмся беречь!..
— Сокровища эти можем брать лишь для борьбы с врагами. А если при крайней нужде понадобится и для себя, то брать только одну горсть!
— …Только одну горсть!..
Когда вышли из подземелья, закрыли снова под престолом
Отряды не покорённых царским войском булавинцев оставили Дон, диконольские просторы Украины и пошли на Кубань. В Петербурге, Черкасске, Воронеже, Изюме и во многих других городах считали: все "пущие завотчики" наказаны, а чернь, беглецы и работные люди усмирены.
Борьба бедняков за свободу немного угасла, но не прекратилась полностью.
Отряды повстанцев по-прежнему появлялись на берегах Донца и продолжали громить имения не в меру ретивых богатеев. Вскоре Гордей Головатый и Никита Жура побывали снова в подземелье под церковью, взяли десятка два пик, пистолетов, ятаганов… Оружие опять хорошо послужило им, но недолго.
Зимой, когда выпал большой снег, по следам повстанцев увязались драгуны и казаки Изюмского полка, и повстанцам пришлось рассеяться. В те дни Гордей в третий раз побывал в подземелье и оставил там своё оружие. Но не навсегда — до благоприятного времени. Однако это благоприятное время до сих пор не наступало. Да и сейчас, кажется, оно ещё не пришло.
Вот это ты, наверное, в последний раз здесь, подумал Гордей. А кто же наведается сюда после тебя?.. Никита погиб в бою с драгунами, Петро не годный на ноги, сидит на своих Маяках. А от четвёртого побратима ни слуху ни духу — наверное, тоже погиб. Вот так… А может быть, ты найдёшь кому доверить тайну? Живые ж пока ещё побратимы, с которыми плечо к плечу шёл в сечу. Одни в Ясеневом, другие на хуторах: Зелёном и Овдеевом. Поищи, может быть, найдёшь…
Проверив сокровища, Головатый взял себе пригоршню звонких монет. В углу отыскал свои два пистолета и ятаган, которые пролежали здесь много лет. Осторожно выбрался из церкви и поспешил в рощу, где оставил коня и бурку.
В небе трепетали, искрились ломкие серебряные копья, мерцала бледная туманная полоса Млечного Пути — вечного помощника путников в поисках верной дороги.
Головатый лежал на спине с открытыми глазами и непроизвольно прислушивался. Вот среди зарослей травы зашуршала мышь, а может быть, это пробежал ёж… Вот тонко, едва уловимо прошелестел опадающий лист. А золотые ресницы звёзд шевелятся, дрожат. Свет луны падает на ветки, траву, всё вокруг наполнено каким-то тёмно-синим, холодным мраком, тишиною.
Гордею казалось, что он лишь на какой-то миг закрыл глаза, но когда открыл их снова, то увидел, что светлая полоса на небе заметно переместилась на запад, начинало уже благословляться к рассвету.
Сон больше не шёл. В голову Гордея полезли всякие непрошеные мысли, начали настойчиво осаждать воспоминания, будто кто-то посторонний подсказывал их, воскрешая давнее, полузабытое.
Перед глазами Гордея предстало, словно ожило, сечевое товарищество. Он увидел себя в
Прибыло их на Сечь во главе с Булавиным двенадцать человек. И как ни упирался кошевой Кость Гордиенко, а ранней весной 1708 года за Булавиным всё же пошло несколько тысяч понизовцев. Бился Головатый за волю на Дону, Слобожанщине, бился и в отрядах булавинца Семёна Драного около городка Тора.
"Эх, разбередил свою душу, — вздохнул Гордей. — Это, наверное, признак того, что стареть начал. Побывал, видишь ли, в том Бахмуте, где в последний раз виделся с побратимами, и сразу растревожило, потянуло на слезу. А может быть, это оттого, что отстранился от настоящего дела, долго бил баклуши с Григорием Капустиным, искал те чёрные горючие минералы? Но это же на пользу людям!.. Да, каждому своё… Григорию — в Берг-коллегию, а мне… Куда же мне?.." — Головатый задумался.
Чтоб избавиться от этих неприятных мыслей, Гордей поднялся, походил по поляне и снова прилёг на том же месте на разостланной бурке, под кустом боярышника. Однако покой к нему по-прежнему не приходил.
Головатого опять начала тревожить мысль: к кому попадёт всё то, что лежит в бахмутском подземелье? Где найти крепкие, надёжные руки и сердце?
"А кому доверить своё оружие?.." — и Гордей накрыл пятернёю два пистолета. Почти сорок лет они были у него за поясом. В руке держал крепко, верно. Один пистолет большой, с длинным стволом, с посеребрённой рукояткой, — память старого сечевика Небабы. Гордей подбросил на руке пистолет, и ему вспомнилось…
Летний тихий день. Послеобеденная пора. Понизовцы упражняются — показывают друг перед другом своё умение орудовать саблей, ятаганом, попадать в цель. Ещё не обкуренных пороховым дымом новичков обучал Небаба.
— Нападай проворней!..
— Становись ровно! Не сутулься!..
— Да не отступай, не отступай, сучий сын!..
— Наседай сбоку! — слышался его то спокойный, то резкий, осуждающий голос.
— А ты чего пришёл сюда? Мух считать? — спросил Небаба Гордея, который стоял в сторонке.
— Нечем, — признался смутившийся Гордей.
— Он только на той неделе прибился…
— Наш, уманский. С берегов Синюхи, — вступились за Гордея понизовцы.
— На мой, — Небаба вытащил из-за пояса пистолет и подал Гордею.
— А ну посмотрим!
— Посторонитесь, влепит в пузо и…
— Если бы в пузо, а то…
— Да пусть бабахнет хоть в небо…
— Может быть, в первый раз держит в руках… — начали потешаться шутники.
Головатый прицелился и влепил пулю в зубы нарисованного на доске оскаленного лысого пана.