Искры гнева (сборник)

Байдебура Павел Андреевич

— Подьячий Григорий Капустин, — слегка поклонился он Савке.

— Григорий — мой русский побратим, — добавил Головатый, — искатель чёрного камня.

— Каменного угля, — поправил Капустин. — Здесь все рудокопы, — указал он на столпившихся около него людей. — Мы будем и вас просить… Мой друг Гордей много говорил нам о вас…

— Чтоб ты показал, где именно залегает этот уголь, — вмешался Головатый.

— А ты что, Гордей, разве забыл, где находится это место? — удивился Савка.

— Не забыл и, наверное, никогда не забуду, — ответил Головатый. — В тех норах я долго прятался, когда здесь, в степи, носились царские людоловы.

"После восстания?" — хотел спросить Савка, но сдержался. Он начал догадываться,

что это было, наверное, тогда, когда Гордей явился к нему усталым, измождённым и вдруг, к досадному удивлению, исчез неизвестно куда.

— Знаю то место, знаю, — повторил Гордей. — Но тут дело государственное, весьма важное. И поскольку ты, Савка, первым нашёл этот уголь, посему тебе и честь такая.

— Да, честь, — проговорил Капустин. Он извлёк из-за обшлага рукава жёсткую, сероватую, слегка измятую бумагу, развернул её и произнёс, делая ударение ка первых словах: — Берг-привилегия! — Затем уже более спокойным голосом прочёл: — "Соизволяется всем и каждому, даётся воля, какого б чина и достоинства ни был, во всех местах, как на собственных, так и на чужих землях, искать, копать, плавить, варить и чистить всякие металлы, сиречь: золото, серебро, медь, олово, свинец, железо, також и минералов, яко селитра, сера, купорос, квасцы и всяких красок, потребные земли и каменья, к чему каждый толико промышленник принять может, колико тот завод и к тому подобные иждивенья востребуют… — Капустин немного передохнул и, повысив голос, продолжил: — А тем, которые изобретены руды утаят и доносить о них не будут… объявляется наш жестокий гнев, неотложное телесное наказание и смертная казнь". Подписано государем Петром Первым в тысяча семьсот девятнадцатом году. Это два года тому назад, — будто между прочим сказал Капустин и спрятал бумагу за обшлаг рукава.

— Что ж, веди! — повернул Гордей голову к Савке.

— Никуда я не поведу! — отрубил Савка. — У меня своя работа! — Он поклонился всем присутствующим и не спеша пошёл в кузницу. Вскоре послышалось, как зазвенело железо, засопел мех.

Головатый положил около воза котомку, палку и тоже направился к кузнице. Подошёл к дверям, остановился на пороге, загородил свет.

— Что, помирился с царём Петром и продался ему? — чеканя каждое слово, не прекращая работы, проговорил Савка.

Головатый, жмуря глаза, шевельнул седыми бронями.

— Не мирился и не запродался, — ответил он спокойным голосом. — Мне с царём из одной миски саломаты не есть. Я хочу, чтобы не только у тебя в горне, а и у других кузнецов полыхал этот чёрный камень. Чтоб этот огонь земли был на добро всем людям. Вот так, — и Гордей отступил от порога.

— Вот так… — повторил задумчиво Савка. Он выпустил из рук молот. Огонь в горне начал затухать. И, так же как огонь в горне, угасал и гнев Савки. Он снял рукавицы и пошёл к выходу. Проходя мимо Гордея, будто случайно коснулся его плеча и усмехнулся: открыто, искренне. Но не сказал ни слова.

На другой день гости вместо с Савкой Забарой выехали в степь.

— Скорее, не мешкайте! — торопил рудокопов Головатый.

Гордей, казалось, был среди них за старшего или, по меньшей мере, являлся помощником подьячего. В действительности же он не считался даже рудокопом. Случайно встретившись на берегу Северского Донца, Капустин и Головатый подружили и начали вместе искать горючий камень. Эти поиски и привели их к Зелёному хутору.

Степной обрыв был такой же, как и много лет назад, когда впервые на него натолкнулся Савка. Только норы кое-где стали шире и глубже. Отсюда уже не раз брали уголь чумаки, вывозили его мажарами в бахмутские солеварни, брали здесь уголь и хуторяне для своих кузниц и печей.

Рассказы об использовании чёрного камня Капустин записал в свои книжечки в кожаных переплётах, записал он и всякие приметы окружающей

местности. Затем приказал рудокопам нарубить и засыпать в отдельные короба на возу пуда три-четыре угля.

Рудокопы принялись за работу. А Гордей и Савка отошли к тому месту, где когда-то останавливались их чумацкие обозы. Побратимам хотелось поговорить о своём, без свидетелей. А поговорить им было о чём, ведь они так долго не виделись.

— Ты, друже, нашёл своё место-судьбу, — проговорил Гордей. — Делай людям лемехи, серпы и будь счастливым вовек!.. А я всё ещё брожу. Так Мне, значит, выпало, судилось. Побывал на берегах Волги, Дона и Москвы-реки. Потом завернул на Ворсклу, а оттуда — к Днепру. Добрался до Кодака, слушал, как ревёт-бурлит Ненасытец. А на Сечь не пошёл. Вспомнил, что там руины. Да, Сечь опустошена. Вот так!.. Отбушевало низовое товарищество… Где ж вы, мои побратимы?.. Защемило моё сердце, и повернул я назад. Собрал остатки булавинцев, и начали мы справлять поминки по Кондрату Булавину, Семёну Драному, Никите Голому и по всем, кто стоял и погиб за волю голытьбы. Не одно поместье пустили дымом, а подневольных людей напутствовали идти в широкий свет. "Бегите, — говорили мы им, — за Северский Донец, в Дикое поле. Там про-сторно, спрячетесь, заживёте без пана…" Но вскоре начали на нас охотиться царские ловцы. Пришлось разойтись нам. Вот так… Попрошу тебя, друже, — тряхнул вдруг Гордей головой, — спой-ка мне на прощание ту песню о чумаках и чайке. Хочу вспомнить наше чумакование.

— Сейчас спою, — сказал Савка. Он подумал немного и начал:

Ой ехали чумаки с Украины, Да и стали попасать край долины, Да и стали попасать край долины, Да и высекли огня из ожины, Да и запалили камыш по долине, Да и попеклись деточки чаинни…

— Чайка летает, стонет-проклинает, — подсказал Головатый.

— Да, — кивнул головой Савка, — и выговаривает чумакам:

Ой бодай вы, чумаченьки, соли не набрали, Ой бодай вы, чумаченьки, возы поломали, Ой бодай вам, чумаченьки, волы посдыхали, Как вы моих малых деток из света согнали.

— А теперь ещё про Сирка, — попросил Гордей.

— Хорошо, — сказал Савка. — Только я всего, что поют о нём кобзари, не знаю. Спою только то, что слышал.

Он да как крикнул же казак Сирко, Ой да на своих же, ген, казаченек, Да седлайте ж вы коней, хлопцы-молодцы, Да собирайтесь до хана у гости. Да туман иоле покрывает, гей, Да Сирко из Сечи выезжает, гей.

— Да, выезжал! — не утерпел Головатый. — Биться с врагами лютыми выезжал! — вдруг спохватился, положил на уста палец, молчу, мол, прищурился и стал внимательно слушать.

Да мы думали, он, да мы думали, Что то месяц в степи, ой, захождает,— Аж то казак Сирко, да та казак же Сирко На битом шляху да татар осаждает…

— Осаждает, — повторил ещё раз задумчиво последнее слово Савка и умолк.

— Спасибо! — сказал расчувствовавшийся Гордей. — Это, наверное, происходило где-то около речки Конской или около речки Гайчура. Недавно я бывал в тех местах.

— Всякие места вспоминаешь, а про Каменку молчишь, — упрекнул Гордея Савка.