Искры гнева (сборник)
Шрифт:
"Но чтобы прорваться к той крепости, — размышляла трезво Хрыстя, — нужно иметь большую силу, а где ж те побратимы… А что, если пробиться к крепости самой и попробовать…" Она была уверена: смелости хватит для этого. Нужно только иметь оружие и уметь им владеть.
В субботу после работы Хрыстя оделась во всё праздничное и сказала дома, что пойдёт с группой женщин и девушек на богомолье к Святым горам. В действительности же ни на какое богомолье она не собиралась. Улучив момент, когда в избе никого не было, заскочила и кладовую, разыскала там оставленную покойным отцом саблю, спрятала её
Пётр Скалыга был на пасеке, лежал в курене на сене: старику нездоровилось. Особенно ему стало плохо после поездки в Тор. Дорогу будто бы и недалёкая, и ехал на возу, но, чтобы приблизиться к крепости незаметно, пришлось какую-то версту пройти пешком, путаться в высокой траве. Когда же они с Захаркой при помощи лука забросили Семёну в крепостную башню нож и возвращались назад, не утерпел, чтобы не побывать в городке, в доме друга Якова Щербины. Вот эти переходы и дали, наверное, себя знать. Лежи теперь колодой, терпи, старый.
Солнце уже покинуло зенит, но его лучи, проникая сквозь щели куреня, по-прежнему были горячими. Скалыга подставлял им голову, руки, ноги и не мог нагреться. На душе у него было не весело. Стрелу с ножом забросили в оконце башни, а толку никакого. Семей продолжает находиться в крепости. Может быть, не в то окно попали, а может быть, Семёна в это время там не было, кто знает?.. Нет никаких известий и от Гордея Головатого. Покинул двор — и как в воду канул. А пора бы ему уже объявиться…
Дважды внучка Ганка звала Скалыгу полудневать, но он не отзывался и продолжал лежать, углубившись в свои невесёлые думы.
…Услышав голос Хрысти, Скалыга обрадовался. Он выбрался из куреня и пошёл навстречу девушке. Очень удивился, заметив у ног Хрысти сноп ржи. Зачем он ей? И неужели несла от самого дома?
Разговор их начался с того, что тревожило обоих.
— Не пришёл ещё? — спросил Пётр.
— Нет, дедушка, не явился.
— А где он теперь, узнала?
— Узнала… Из башни его перевели в подземелье.
Скалыга нахмурился: белые мохнатые брови надвинулись на самые глаза, такие же белые длинные усы шевельнулись и опали. Пётр взглянул на Хрыстю, покачал головой, хотел сказать, что она принесла ему очень плохую весть, но промолчал.
— А я, дедуся, пришла к вам за наукой, — проговорила смущённо Хрыстя. — Хочу научиться владеть саблей, а если можно, то и пистолетом.
— Чего это тебе вздумалось? — удивился Скалыга.
— Да я уже давно мечтаю держать оружие по-настоящему, — сказала откровенно девушка. — Но всё как-то не до этого было. Откладывала. А сейчас, вижу, пора… Ну разве не выйдет из меня лихой казак? А, дедусь? — Хрыстя выпрямилась, даже стала на цыпочки. — Признаюсь, может, мне придётся побывать и там, — добавила она, указывая в направлении Тора, — в крепости. Так что научите…
— Ну что ж, попробуем… А какое ж ты, казак, оружие хочешь держать в руках? — улыбнулся Скалыга.
Хрыстя наклонилась над снопом и быстро извлекла из него саблю.
— Ого! Вот это держалка! — воскликнул удивлённый Скалыга. — Отцова?! — не то спрашивая, не то утверждая, снова воскликнул он и стал рассматривать тонкое гибкое
Захарка сбегал в хату и вернулся с двумя старыми саблями. Они хотя и были смазаны смальцем, но всё же не сверкали серебристым блеском, а лезвия их были притуплены и местами покрыты ржавчиной.
Скалыга вызвал на дуэль Захарку и начал показывать с ним Хрысте, как лучше наступать, обороняться.
С этого дня упражнения стали проводить каждый вечер. Скалыга, казалось, помолодел, он стал бодрым, подвижным, куда и девалась его болезнь! Тренируя Хрыстю, он рассказывал, как его учили различным приёмам с саблей, пикой и пистолетом на Запорожье и как приходилось ему применять эту науку в настоящих боях.
В тот день после обеда Скалыга сидел в тени клёнов на старой колоде, посасывал давно потухшую трубку и внимательно следил за поединком Хрысти и Захарки. Его радовали успехи девушки. Как она стремительно, ловко наступает! Вот подалась вперёд… Ещё… Ещё… Слышится тонкий звон металла, словно беспрерывно звенят туго натянутые струны. Но вот струны оборвались — это Захарка метнулся в сторону. В тот же миг Хрыстя перекинула саблю из правой руки в левую, и снова взлетел тонкий высокий звон.
— Хорошо, казаче, добре!.. — закричал, не выдержав, Скалыга. — Ей-богу, хорошо! — Вдруг он пошатнулся и тут же, чтобы не упасть, схватился руками за колоду. Веки его стали почему-то тяжёлыми, сомкнулись. Скалыге почудилось, что он находится в настоящем бою — звенят мечи, кричат раненые, густая пыль и едкий пороховой дым закрывают солнце. Бой нарастает. И он, Скалыга, в середине сечи. Плечом к плечу стоят с ним рядом его побратимы. Как их много! Он видит знакомые лица: одних он знает давным-давно, ещё с юношеских лет, других — уже будучи взрослым. А врагов тоже не счесть: шведы, татары, поляки, турки… Вдруг видение начало туманиться, исчезать — и оборвалось…
Анистрат Грименко проснулся после обеденного отдыха. Вставать не хотелось, и он продолжал лежать в согретой постели под тёплым одеялом. У него было скуластое, с редкой бородкой лицо, узкая, остро выпяченная грудь, костлявые ляжки. А Грименко так хотелось быть полным, дородным. Ведь внушительная внешность очень нужна, если ты хочешь вести знакомство с высокими чинами в канцеляриях Петербурга, Изюма, Воронежа…
Сунув ноги в комнатные туфли, накинув на плечи халат, Анистрат вышел на балкон. С пригорка, на котором стоял его дом, было видно почти всё бахмутское поселение. Вдоль реки над широкой низиной тонкой пеленой стелился туман и дым из солеварен. Солеварни стояли в каких-нибудь ста шагах от дома. Грименко скользнул безразличным взглядом по задымлённым приземистым сараям, и взор его остановился на двух длинных, сложенных из самана, крытых тёсом постройках. Грименко довольно улыбнулся — собственные! Место удобное — рапа почти под боком. Печи с широкими сковородами — из кирпича. Эх, поскорее бы растопить их, и рядом с царской начнёт вариться и его, Анистрата Грименко, соль.