Искры
Шрифт:
Сели за ужин. Не ожидая приглашения, явились все бывшие с рэсом на кровле — они пришли из уважения к рэсу и его гостям. Стол был обильный, изысканные яства подернулись янтарным жиром. Если разнообразная пища, умело и изысканно приготовленная, считается признаком культурности и развитого вкуса — как же странно было видеть это в подземном жилище!
За еду не принимались до тех пор, пока священник не благословил трапезу. Все на столе соответствовало грандиозности и величию окружавших нас предметов. Рослые люди, жившие в недрах огромных скал, ели большими деревянными ложками из огромных медных тарелок. Кушаний и хлеба было расставлено так много, что, как говорят, иголке негде было упасть. Это делалось в тех видах, чтоб люди не стеснялись, ели сколько хотели, а еды — чтоб не иссякало. Покрывал себя позором не столько прожорливый гость, сколько домохозяин, если тот оставлял на столе хоть маленькое свободное местечко. Поэтому на месте съеденного появлялись все новые и новые кушанья, под которыми не видно было стола.
Гостей обслуживали невестки, девушки и подростки. Поручения быстро подхватывались молодежью, каждый считал за честь услужить взрослому. Замужние женщины, хотя и не разговаривали с нами, но и не закрывали своих лиц, как это принято среди армян других районов. Девушки же свободно беседовали со всеми и смеялись. Из членов семьи рэса за столом сидели только старшие братья. Младшие стояли неподвижно, скрестив на груди руки, в ожидании приказаний. За столом не было ни одной женщины. Этот обычай строго соблюдался не только при гостях, но и в обычное время. Женщина не могла обедать за одним столом с мужчиной — ели сперва мужчины, а потом женщины.
Несмотря на переполненный зал, гостей все прибывало. Они приветствовали, молча садились за стол — и самозваным гостям подавались новые яства. Вино, доставленное из Муша, лилось рекой — пили большими чарками и так много, что напомнили мне гомеровских героев. В общей беседе принимали участие только старшие, пожилые мужчины, они искусно втягивали в беседу и нас.
Аслан спросил:
— Каковы ваши взаимоотношения с курдами?
— Не плохи, — ответил рэс, — прежде грызлись как кошка с собакой, но теперь установились добрососедские отношения. Мы ходим к ним, и они навещают нас, наш скот пасется на общих пастбищах. Иногда наши крестьяне отправляют своих овец к курдам на кочевки, они их держат все лето в горах, а с наступлением холодов пригоняют, в целости вручают хозяевам. Никакой платы за это не хотят брать, говорят: «Мы соседи, сегодня мы вам понадобились, а завтра вы можете выручить нас из беды». Так и случается: во время продолжительной зимы кормов у них не хватает, мы пригоняем их скот в наши хлева и держим тут до весенней травки.
— Ваши взаимоотношения всегда были таковы?
— Нет, прежде было не так! Прежде наш крестьянин не был владельцем своего имущества. Все самое лучшее похищалось открыто или своровывалось, мы не считали себя хозяевами не только нашей скотины, но и наших жен и девушек…
— Как это случилось, что курды изменили свое отношение к вам?
— Мы заставили их измениться! — ответил священник с улыбкой. — Прежде все мы переносили молча, думали терпением и покорностью отвратить от себя их злобу, но чем больше мы терпели, тем больше они проявляли наглости. И начали мы отплачивать той же монетой: они утаскивают одного барана, мы — десять; они отрубают палец у нашего сельчанина, мы, при случае, отрубаем у курда голову. Что скрывать свою вину? — нередко мы ловили ни в чем не повинных курдов, убивали и хоронили под камнями. Увидя это, курды остервенели еще больше. Несколько раз нападали на нас, но, убедившись в нашей силе и готовности защищаться, умерили свой пыл. Теперь они боятся даже проходить мимо нашего села. Многие уже подружились с нами, другие ищут случая также сблизиться с нами…
— И вы доверяете им?
— Нет надобности доверять. «Куда лук ни сади, все луком воняет» — говорит пословица. Курд всегда останется курдом, когда же он видит, что разбои не остаются безнаказанными, он делается более осмотрительным.
— Как отнеслась местная власть к тому, что вы с курдами стали поступать по-курдски же, то-есть, стали перенимать их приемы обращения?
— Если б правительство действовало в согласии с разумом, оно должно было поощрять нас, потому что мы помогали ему, способствовали восстановлению спокойствия и порядка. Но, исходя из того соображения, что «гяур» не вправе поступать с мусульманином так, как мусульманин поступает с ним, правительство вначале преследовало нас. Будь местная власть сильнее, она могла бы очень повредить нам.
Рэс пояснил слова священника:
— Наше правительство, господин доктор, роет лишь мягкую землю, а когда дело доходит до твердого грунта, отставляет кирку в сторону. Почему мудир, каймакам и подобные им чиновники не преследуют разбойника и убийцу-курда? — а потому, что боятся сами быть ограбленными и убитыми.
— Курда они могут опасаться, но армянина…
— Армянина, правда, могут не бояться, но не всякого армянина… — обиженным тоном ответил рэс. — Чем мы хуже курда? Если понадобится, клич кликну, поставлю на ноги всю деревню — пойдут, куда укажи, исполнят все, что прикажу!
— Но ведь только одна деревня! Какую силу может представлять одна деревня?..
По-видимому, Аслан хотел раззадорить рэса, чтоб побольше у него выведать.
— Не одна только деревня, господин доктор, — запальчиво ответил он, — у всех прибрежных жителей едина душа и едино сердце. Конечно, сейчас мы не делаем того, что прежде — понапрасну вреда не причиняем никому. Прежде мы губили даже невинных людей с целью показать нашим врагам, что и мы способны отвечать злом за зло; мы предложили: не будем прибегать к насилию — ни мы, ни вы, будем жить мирно, как подобает жить соседям. Так и получилось: после неоднократных наших выступлений курды помирились с нами, потому что они умеют ценить храбрость! В настоящее время они просят у нас подмогу в их междоусобных битвах.
— А если вам понадобится помощь?
— Не откажут!
— Каким чудом произошел перелом в вашей жизни, каким образом от давнего рабства, которое вы называли терпением и покорностью, вы перешли к активному выступлению, к самозащите? Кто внушил вам эту мысль, эту непокорность? Кто научил прибегнуть к оружию, как надежному средству для установления мирных взаимоотношений не только с врагами, но и с друзьями?
— Всем этим мы обязаны нашему любимому учителю, — отвесил рэс, — он открыл нам глаза и развязал скованные руки. Он вселил в нас дух самозащиты, научил быть другом с друзьями и уничтожать дерзкого врага, не желающего смириться. Он смело участвовал во всех наших выступлениях последних лет. Сколько сделано за эти годы!.. Сколько мы принесли жертв, пока добились улучшения нашего положения!.. Тяжёлые, крайне тяжелые были времена… За еду мы принимались с окровавленными руками — да и то в редкие дни…
При последних словах голос рэса дрогнул, крайняя печаль отразилась на его мужественном лице. Вопросы Аслана пробудили в нем давно забытые воспоминания… воспоминания скорбные, но, вместе с тем, отрадные.
В ожидании любимого учителя, ушедшего в горы к пастухам, затягивали ужин. Но, видя, что он не идет, священник решил благословить окончание трапезы. Благословение полно было наилучших пожеланий. Он благословил всех кормящих и кормящихся, стряпающих и обслуживающих, ныне здравствующих и умерших, всех недоедающих, алчущих и страждущих, призывал к ним милость провидения, молился о ниспослании мира и благодати.
Между тем в соседней комнате опять накрывали на столы: один для женщин с детьми, а другой для обслуживавших за нашим столом мужчин. Женщины сидели молча, а мужчины разговаривали, шутили, смеялись, иные даже стали петь. Впервые приходилось мне слышать песню армянского горца. Песня эта лилась протяжно, подобно заунывному эху гор, она росла и, прерываемая протяжными «лэ-лэ-лэ», постепенно ослабевала, последние ее звуки замирали в глубине души певца.
Гости отодвинулись к стенам и, закурив длинные «чибухи», стали отдыхать после обильной еды. Странные позы они принимали! Одни полулежали на ковре, припав плечом к стене, опершись локтем на пол, иные протягивали ноги, а другие, подняв колени, закидывали ногу на ногу, образовав вид моста. Только священник и рэс сидели с нами, подвернув под себя ноги; остальные вкушали полную свободу, садились, как заблагорассудится! Невозможно было в это время подойти к ним и прикурить от их «чибухов» — за такую дерзость можно было поплатиться жизнью.