Искры
Шрифт:
Речь Аслана прервал слуга, который, входя, сказал, что бек в своей комнате и зовет его. Он тотчас встал и ушел. Я остался один. Вошли дочери князя и убрали наши постели. Одна из них принесла воды и подала мне умыться. Эта родная дочь гор была красивая девушка, замечательно привлекательная в своей дикой красоте.
— Твою постель приготовила я, — сказала она. — Покойно ли ты спал, хорошие ли сны видел?
— Да, я видел хорошие сны! Я всю ночь разговаривал с девушкой, которая была также прекрасна, как и ты.
Я сказал эти слова в шутку, но они тронули сердце милой девушки и она, прослезившись, выдала мне какую-то тайну, которая меня очень удивила.
— Я вовсе не хороша, — сказала она, — я ненужное тряпье, которое топчут ногами.
Я ничего не нашел, чтоб ответить ей, так как не понял смысла ее слов. В эту минуту вошли ее братья, и она удалилась.
Солнце только что начало восходить.
Аслан вернулся из комнаты бека и объявил мне, что должен уехать и велел ждать его возвращения.
Лошади перед палаткой были готовы. Аслан и бек сели на них и уехали, взяв с собой несколько слуг.
— Куда они едут? — спросил я у сына бека, который стоял около меня.
— Неподалеку от нас находится развалившаяся крепость, отец имеет намерение поправить ее, они едут посмотреть эту крепость, — сказал он.
Это меня не особенно интересовало, так как куда только я не ехал, везде встречались развалины крепостей. Ванская область полна разрушенными крепостями, и они меня не привлекали. В ту минуту мои мысли были заняты красивой девушкой. Я думал о тех словах, которые она мне сказала и недоумевал, почему она так огорчилась. Где бы я мог увидеть ее еще раз?
Вскоре нам подали завтрак. Завтрак у курда очень вкусный. Он состоит из сливок, масла и кислого молока, смешанных с медом и приправленных горными растениями. Хлеб они пекут на особом широком железном блюдце. Рано утром я видел, как женщины старательно приготовляют хлеб. И несмотря на то, что бек был главой всего племени, все же в его женах, дочерях, невестках не замечалось той неподвижности, при которой госпожи, сидя спокойно, передают все работы по дому служанкам и слугам. Курдская женщина, будь она княгиня, или простая пастушка, сама исполняет все домашние работы. В курдском домашнем хозяйстве не участвует только мужчина. Встав утром, он или играет со своей лошадью, или чистит свое оружие, или приготовляет порох и пули, и, если не имеет другого дела, то находит себе товарища, сидит с ним, курит и рассказывает ему свои приключения. Главное ремесло, которым он доставляет выгоду своей семье, это — разбой. В этом деле курд не ленив.
После завтрака сыновья бека захотели позабавить меня и предложили пойти на охоту. Я согласился.
Все было приготовлено для охоты: лошади, собаки и соколы. Мы вышли в поле. Было еще прохладно. В той долине, где были разбиты палатки езидов, находился обширный зеленый луг. Тут сыновья бека вздумали джигитовать. Женщины, стоя у палаток, смотрели на нас. Они очень опытные судьи в деле оценки ловкости и отваги мужчин. Мне очень трудно описать их игру. Надо видеть их своими глазами, чтобы понять насколько ловок, проворен и дьявольски хитер курд, когда он сидит на своем коне. В то время как лошадь мчится во весь опор, курд как волчок, вертится на ней во все стороны. То он сделает прыжок, перескочит через шею лошади и опять сядет на седло, то вдруг видишь, как он не вытаскивая ног из стремян, нагнулся и руками подбирает с земли камни, палки или брошенное им самим копье и кидает их в противника, которого преследует. А лошадь мчится все время без остановки. Главное, что дает курду возможность воевать, сидя на коне, это то, что его руки вовсе не заняты, он совершенно оставляет узду и управляет конем ногами. И умное животное до такой степени привыкло к этому, что понимает все, почти предугадывает мысль своего хозяина. Таким образом, руки всадника остаются на свободе, он может повертывать лошадь в разные стороны и в то же время пускать в ход свое оружие: стрелять из ружья, вновь заряжать его, затем опять стрелять, хотя лошадь все время находится в движении. Словом, конь и курд действуют, точно они составляют одно тело.
Такими именно я видел сыновей бека, джигитовавших на лугу. Они предложили мне тоже принять участие, но я отказался, потому что вовсе не был к этому привычен и не хотел себя позорить.
Но меня сильно удивили их лошади. Они были замечательно обучены для походов. Курд никогда не позволит другому сесть на своего коня, будь то даже его родной брат. Как он сам, так и его лошадь знают друг друга. Посторонний человек, незнакомый с характером лошади, не сумеет управляться с нею и испортит ее. Поэтому-то у курдов и существует поговорка: «Есть две вещи, которые нельзя отдавать другому — жену и лошадь».
Наша охота прошла довольно удачно. Если я выказал полное свое неумение в джигитовке, зато во время охоты мне удалось показать себя. Курды более приученные к борьбе копьем, пистолетом и кинжалом, не особенно метко стреляли из ружья. Я несколько раз попадал в летевшую куропатку, валил на землю зайца на бегу, а из них только двоим удалось это.
Аслан не назначил мне времени, когда вернется, поэтому я старался не очень запоздать, думая, что быть может он уже вернулся. Мы в полдень вернулись к палаткам. Но Аслана еще не было.
Я был очень голоден, а обедать дали поздно, потому что надо было приготовить что-нибудь из убитых нами птиц и дичи. Кроме того, ожидали возвращения бека и Аслана.
Не желая сидеть без дела в палатке, и как незваный гость ждать, пока подадут что-нибудь поесть, я вышел на воздух и направился к ручью, который журчал среди поля.
Был полдень.
В этот час пастухи загоняют овец в находящиеся близ палаток закуты, куда приходят женщины и девушки доить молоко. Они уже кончили свое дело и, поставив на голову кувшины с молоком, возвращались из овечьих стойл. Редко случалось, чтоб эти девушки или молодые женщины, проходя мимо меня, не обратились бы ко мне с какой-нибудь шуткой или остротой. Они говорили мне что-нибудь и, не дождавшись ответа, смеясь, проходили мимо. Я как одураченный, смотрел им вслед и молчал. Наконец встретилась та, кого я искал.
Тути, как звали ту девушку, которая утром во время моего умывания, привела меня в недоумение, возвращалась из овечьих стойл, держа на голове кувшин с молоком, так же, как и ее подруги. С нею была та молодая женщина, которая утром пела печальную песню. Увидев меня, они отделились от толпы и подошли ко мне.
— Не выпьешь ли молока? — спросила меня Тути.
Хотя я не был большим охотником парного молока, но чтоб не обидеть Тути, ответил утвердительно. Она наполнила маленькую деревянную чашку, бывшую при ней, и, улыбаясь, подала мне ее.
Они присели отдохнуть на берегу ручья. И действительно, они порядком устали, так как шли издалека. Тути умылась студеной ключевой водой и отерла лицо своим платьем. Ее спутница молчала. Днем я лучше мог разглядеть черты ее грустного и прекрасного лица. Мне захотелось развлечь их.
— У вас ведь много служанок, — сказал я, — почему же вы сами себе задаете труд?
— Мы же не больные, чтоб сидеть спокойно и ничего не делать, — ответила Тути.
— И у служанок есть своя работа, — отвечала другая более кротко.