Искупить кровью
Шрифт:
Молоденький лейтенант почему-то тихо, сдавленным голосом давал последние указания командирам отделения. Уже в самом овраге стояли пять человек, вооруженные автоматами - они пойдут первыми. Лица напряженные, усталые, в глазах смертная маета, как всегда у людей перед боем.
– Товарищи!
– начал помкомбат.
– Надо помочь первой роте удержать деревню. Там бьются ваши товарищи и друзья! Задача ясна?
В ответ раздалось не очень согласное, вразнобой - "ясна", "Понятно, надо помочь..." и еще мало разборчивое.
–
– помкомбат попытался сказать это весело, бодро, но получилось фальшиво, как-то не к месту... Он понял это, и натянутая улыбка сползла с его лица.
Вначале в овраг втянулись пять человек с автоматами, за ними по-отделенно пошел взвод. Ротный присел на сваленное дерево и закурил, помкомбат присел рядом и тоже задымил... Звуки перестрелки в деревне то затихали, то усиливались, но они ждали, что через какое-то время в шумы того боя ворвутся новые, от действий идущего сейчас на подмогу взвода, ждали сосредоточенно и напряженно и не без чувства вины Перед этими людьми, которых послали в бой, а сами вот сидят здесь, в относительной безопасности и ждут, когда этот бой начнется и чем закончится...
А роту Пригожина тем временем немцы выдавили из деревни, и она заняла немецкие окопы, отбив перед этим тех фрицев, которые наступали на них с тыла. Смяв их поначалу перед окопами и заставив залечь, рота затем яростной контратакой рассеяла их по полю. Ведя этот бой, Пригожин удивился, что перед окопами валялось много трупов немецких солдат, убитых вроде не ими, так как, нагнувшись над одним, он увидел ранение в спину. Но времени раздумывать об этом не было, и только после боя, вернувшись в окопы, отдышавшись, он снова подумал об этой странности...
Заняв деревню, немцы прекратили вести огонь, и наступило короткое, как они понимали, затишье... Немцы, видимо, не будут наступать в лоб, они, наверно, раздумывают сейчас, как выбить их без особых потерь, и но всей вероятности постараются зайти с флангов, чтобы оттуда начать выжимать их из траншей. Поэтому Пригожин усилил фланги ручными пулеметами и роздал бойцам дополнительно гранаты... Сам он находился в центре вместе с Карцевым, Женей Комовым, недалеко от них были и Мачихин с папашей. Здесь Пригожин и выразил недоумение по поводу слишком большого количества убитых перед окопами немцев.
– Так кто-то открыл по ним огонь с тыла, - откликнулся услышавший это папаша.
– Мы с Мачихиным задремали малость, случился такой грех, скрывать не буду, а тут очередь пулеметная и крик чей-то: "Окружают вас! К бою!" Ежели бы не это, боюсь, перерезали бы нас всех сонных.
– Сон с нас как рукой сняло - открыли стрельбу, а потом уж и немцев увидели. Ну, и остальные тоже, - вставил свое слово Мачихин.
– Кто же это мог быть?
– удивился ротный.
– Кто бы ни был, а без него - хана бы нам. Живой останусь, свечечку за него поставлю, - сказал папаша и перекрестился.
Карцев, слушая, мучительно соображал. Мелькнула догадка, что связано это с убитым особистом и с тем парнем, лицо которого показалось ему знакомым, и он сразу спросил:
– А где этот... как его... Егоров, что ли, с которым, помните, командир, мы говорили здесь, в окопах? Как будто он недалеко от вас стоял, повернулся он к папаше и Мачихину.
– Стоял, верно... Только не видали мы его больше, - ответил папаша.
– Понятно теперь...
– Что вам понятно, Костя?
– Это он и особиста убил. Ну и он, наверно, заметил немцев и резанул очередь.
– Из чего резанул-то?
– спросил Мачихин.
– Не знаю... Значит, это его я на одной малине в роще видал.
– На малине? Значит, уголовник?
– спросил ротный.
Костик кивнул.
Больше говорить об этом Егорове нечего... Папаша о другом начал, о самом главном - придет ли подмога, а если не придет, как выбираться они будут, потому как ясно теперь, что отход неизбежен. Не выдержать им немецкой атаки, тем более патроны уже на исходе. И отходить нужно, конечно, по оврагу, который скроет их от огня...
– Должны же нам помочь, - вырвалось у Жени.
– Товарищ командир, скажите должны же?
– Должны, должны, малыш...
– успокоил его Карцев, а ротный промолчал, только посмотрел на Женю как-то внимательно, будто что-то вспоминая...
Ему и тогда, когда снял он Комова с обороны и отправил в штабную избу, детское личико Жени показалось знакомым, и теперь вглядевшись как следует, он спросил его по-немецки:
– Haben sie die deutsche Sprache nicht vergessen?
– Nein, - невольно ответил Женя по-немецки, а потом уже оживился. Откуда вы знаете, что я учился немецкому?
– Не у Веры ли Семеновны учились?
– улыбнулся ротный.
– У нее! Вы ее знаете?
– Это моя мать, Комов... Наверно, раза два или три я видел вас.
– Бог ты мой! Неужто это правда! Как я рад! Я очень любил Веру Семеновну, она была такая красивая - совсем седые волосы, а лицо молодое. И комнаты у вас были очень красивые, картины на стенах и стулья какие-то резные, и статуэтки. Как я рад!
– он протянул к ротному свои ручонки.
– Вот. малыш, какие дела-то, - заулыбался и Костик.
– Теперь держи хвост пистолетом - сам ротный тебе старый знакомый.
– Не смейся, Костя, у меня же тут никого... Вот ты, а сейчас...
– Евгений Ильич, - досказал Пригожин.
– Да, да... Вера Семеновна говорила, когда я вечерам занимался: "Вот Женя что-то на работе задержался". Евгений Ильич, я так счастлив, словами и не передать...
– даже слезы появились у него на глазах.
Хмыкнул носом и Карцев и, немного подумав, сказал ротному:
– Товарищ командир, а не послать ли нам связного к комбату с донесением, что ежели не пришлет помощь, придется нам отходить?