Искушение Анжелики

Голон Анн

Он добавил вполголоса, с глубокой верой:

— Я всегда узнаю его знак.

Натура более сложная, чем Колен, и умудренная разносторонним опытом, Анжелика с меньшей легкостью Допускала возможность божественного вмешательства в логику — или нелогичность — поступков.

— Неужели влияние уроков, усвоенных нами с детства, столь велико, что мы продолжаем руководствоваться ими всю жизнь, хотя, в основном, и бессознательно? — спросила она. — Страшимся ли мы только того, чему научены?

— Нет, — возразил Колен, — мы руководствуемся не только заученными истинами.

К счастью!.. В жизни существуют моменты, когда человек, хочет он того или нет, выходит на путь истины. И помешать ему в этом так же трудно, как помешать звезде двигаться по небу.

Заметив на лице Анжелики отсутствующее выражение, он мягко спросил:

— Вы меня слушаете?

— Да, я вас слушаю. Колен Патюрель. Вы так хорошо говорите. Вы научили меня стольким полезным вещам, теперь навеки запечатленным в моем сердце…

— Я счастлив, мадам, но слова, которые я вам привел, принадлежат, насколько я помню. Великому Евнуху Осману Ферраджи, высокому черному человеку, что охранял вас в гареме Мулая Исмаила. Помню, в Микнесе король вызывал меня, усаживал, несмотря на мои грязные лохмотья, на свои золоченые подушки, и мы вместе слушали Османа Ферраджи. Этот негр был великим мудрецом! И великим человеком! Он укрепил мою веру больше, чем кто-либо другой. Это был настоящий кудесник!

— А как я его любила! Как любила! — воскликнула Анжелика, в сердце которой эти воспоминания породили резкую боль. — Это был мой лучший друг.

Она замолчала под тяжестью далекого воспоминания о том, что именно Колен убил благородного Евнуха ударом кинжала в спину, чтобы спасти ее, Анжелику.

— Лучше помолчим, — сказал Колен вполголоса. — Помолчим, ведь эти воспоминания причиняют вам боль. Вы устали, а мы находимся далеко, очень далеко от тех мест и еще дальше мы ушли по дороге жизни. Если бы я мог сказать себе, что двигался вперед, что шел к какой-то цели все эти годы после Сеута.., а не только отступал и портил то, чем обогатился по воле божьей на каторге.

— Человек движется вперед, когда страдает, и вопреки страданиям не отступает, не падает, не поворачивается спиной к добру, — произнесла Анжелика с жаром.

Вспоминая длинный туннель, который она прошла вдалеке от Жоффрея, падая и поднимаясь, она чувствовала себя вправе ободрить Колена.

— Вы не так тяжело больны, как вы думаете, Колен, мой дорогой друг. Я знаю это. Я это чувствую. И мне представляется, что прежний Колен вновь встает передо мной во всем его величии, отбросив мишуру Золотой Бороды. Я вижу его более великодушным и сильным, готовым выполнить выпавшую ему роль…

— Какую роль? Разве что роль палача при собственной казни, когда меня будут вздергивать, как самого обычного морского разбойника.

— Нет, нет, только не это. Колен! Этого не будет. Не бойся ничего. Я не знаю, как повернутся дела, но я уверена, что Бог тебя не выдаст, ты увидишь. Он не может отречься от тебя, ведь за Него ты был распят…

— Тем не менее. Он давно от меня отрекся.

— Нет, нет, не поддавайся сомнениям. Колен, ведь ты истинно верующий, именно это составляет

твою суть… Не зря же Он вложил в тебя столько бесценных достоинств. Вот увидишь… Я ничуть в тебе не сомневаюсь.

— Нет, ты неотразима! — сказал он глухо и вдруг обнял ее.

Анжелика вся затрепетала от кончиков пальцев до корней волос.

Движимая беспредельным желанием стать для Колена той волной, которая вынесет его на новые берега, где он сможет наконец обрести свою подлинную сущность, она убеждала его со всей горячностью, смотрела на него с такой нежностью, что он не мог не прочесть на ее лице чувство более ценное для мужчины, чем все богатства мира — веру женщины. Веру в него, в его силу, в его благородство, в его энергию, в его высокое предназначение.

Оказавшись же снова в его руках, в чудесном кольце его объятий, она чувствовала, что этот ее порыв нежности перерастает в прилив необузданного вожделения, страшная сила которого была ей знакома. И вот теперь его рука, железную мощь которой он и сам не всегда осознавал, прижала ее к нему в неудержимом порыве, и из этой близости, как девятый вал, как бурный поток, Дивный и страстный, возникло неодолимое влечение.

Тесно прижатая к нему, она откинулась назад, зажмурив глаза. Лицо ее при свете луны показалось ему мертвенно бледным.

— Не бойся, жизнь моя, — произнес он низким глубоким голосом с нежностью, которая так трогала ее сердце.., и все ее существо, — не жди от меня теперь ничего плохого. В последний раз.., я тебе это обещаю, в последний раз я прижимаю тебя к своему сердцу. Но я хотел бы услышать ответ на один вопрос… Скажи, ты заплакала?… Вы заплакали, мадам дю Плесси-Белльер, когда я ушел тогда, в Сеуте, когда я повернулся к вам спиной, чтобы уйти навсегда?

— Да. И ты это хорошо знаешь, — сказала она со вздохом, — ты это знаешь… Ты это видел.

— Я не был уверен… Все эти годы я спрашивал себя… Те слезы, которые я заметил на глазах знатной дамы, были ли они искренни?.. Были ли они связаны со мной?.. Спасибо, спасибо, любовь моя!»

Он крепко сжал ее в объятиях, затем отпустил и даже мягко оттолкнул. Как бы не заметив ее полуоткрытых, влажных, дрожащих от скрытого желания губ, он выпрямился и потянулся во весь свой геркулесовский рост.

— Теперь я знаю то, что хотел знать. Я получил все необходимые мне ответы. От тебя, прямо из твоих рук. Мне даже легче стало дышать. Спасибо, малышка. Ты мне вернула то, что я потерял. А теперь иди. Тебе надо отдохнуть, ты еле держишься на ногах.

Видя, что она действительно пошатывается, он обнял ее за плечи, нежно прижал к себе и проводил к костру. Она не села, а почти упала на песок, а Колен, подправив костер, ушел на другой конец пляжа и растянулся там в тени деревьев, чтобы и самому отдохнуть, не тревожа ее.

Когда Анжелика металась в поисках выхода на берег, ее ноги окатила волна и туфли промокли насквозь. Она сбросила их, спрятала ноги под юбку и застыла в своей излюбленной позе, обняв колени руками.

Огонь костра грел слабо, и ее все еще била холодная дрожь.