Искушение чародея (сборник)
Шрифт:
Голос ее, искаженный динамиками, почему-то прозвучал нелепо и жалко. Никто даже не обернулся.
— Бардак! — Она обернулась к невольным пассажирам. — Сейчас опущусь, спрыгните и подождите, я мигом.
— Чего ждать, Эмма свет Николавна? — уточнил Домрачеев. — Пока нас погрузят вместе с тюками?
— Хорошо бы… — пробормотала девушка, разворачивая «антоновку» и подводя к самому краю площадки, сразу над ее перилами. — Готовы?
В открытую дверь сразу же рванулся ночной ветер, разметал ее волосы. Павлыш залюбовался этой картиной и даже пожалел, что не одарен талантом живописца.
Он
— Дела… — протянул Мишка Домрачеев. — А мы сегодня с ребятами собирались на катамаранах кататься, вот ведь… И завтра на премьеру «Трех космитов».
— Посторонись! — рявкнул на них дебелый дядька. На плече он тащил нечто похожее на ковер… да нет, понял Слава, точно ковер, самый настоящий.
Павыш отошел в сторону, к горе ящиков — пустых и полупустых, со вскрытыми крышками, со странными пометками вроде «Каноэ из Пессе, 8 тыс. до н. э., три шт.» или «Логарифмич. лин-ка, У. Отред (1620». Перед ящиками метался взъерошенный седой человечек с лицом грустного кролика. Он что-то отмечал на мятом пластиковом лист-компе, то и дело промахивался мимо нужных клавиш, сипел носом, бледнел, закусывал острыми зубками нижнюю губу. При виде Павлыша и Домрачеева человечек воодушевился, как будто в их лице прибыла долгожданная кавалерия; он ринулся к ним навстречу и затараторил:
— На пять минут, прошу! Кто-то же должен! А тут столько всего — как выбрать?! А если!.. Страшно подумать! Это же невероятно важно, сами понимаете! Не-ве-ро-ят-но!
— Боюсь, мы не совсем…
Он заглянул Павлышу в глаза, словно побитый щенок:
— Как так! Что значит?! Если не вы — то кто?! Больше некому, сами видите! Вот, держите-держите! — Человечек сунул Павлышу в руки увесистую коробку с карандашами, сверху взгромоздил литое блюдо, новехонький, еще пахнущий березой банный веник — и даже впихнул под локоть спиннинг в прозрачном чехле. Упитанный амурчик сидел прямо в центре блюда, целился в Павлыша из лука.
— Туда, туда! — Славу твердой рукой направили ко входу на этаж. — По коридору прямо, дальше повернете и сразу в операционную, пусть переправляют и не крутят носом. И ничего пусть не говорят, ни-че-го! Такой случай! Мы же не знаем, не можем знать!.. И не имеем права ошибиться, слышите! Вы согласны со мной?
Слава не то чтобы был согласен — он скорее не возражал. Из некой житейской мудрости.
Вслед за цыплячьими комбинезонами Павлыш двинулся к стеклянным дверям. Поскольку туда-сюда все время ходили, а двери зафиксировать никто не догадался, створки метались, будто челюсти припадочной сциллы. «Не хватало только ко всем прочим удовольствиям получить от стеклянной дуры в ухо», — мрачно подумал Павлыш.
Навстречу ему из сияющего коридора шагнул пожилой мужчина в кремовом костюме. Аккуратно выбрит, подтянут, преисполнен достоинства. Такого бы никто не заставил тащить невесть куда веники и удочки.
Павлыш автоматически притормозил, пропуская его перед собой, и только потом сообразил, что лицо Кремового ему знакомо.
Собственно, встречались не далее как три дня назад.
«Как же его зовут? Вот черт, разве всех их
Сам он Славу, похоже, не узнал — да и вообще был слишком занят собственными делами. Встал под одним из фонарей и оглядывался с хмурым видом, супил мохнатые брови.
— Ты чего? — пробормотал у Павлыша за спиной Домрачеев. — Не тормози, сейчас вернется Эмма — и вряд ли она будет в восторге, если не найдет нас…
— Э, — сказал Павлыш, — да не влюбился ли ты часом, Домрачеев? Стокгольмский синдром, усугубленный поэтической натурой жертвы, а?
— Да ну тебя!.. — отмахнулся тот. — Видно же, происходит что-то серьезное, и она не на шутку переживает.
— Точно! Пал к ногам чаровницы, повержен и… — Павлыш осекся и перевел взгляд на фигуру в кремовом костюме.
Мужчина, все это время внимательно оглядывавший площадку, вдруг стремительно развернулся и уставился на них двоих. Было в нем что-то от грации крупного хищника, почуявшего вдруг приближение врага. «Или, — подумал Слава, — жертвы».
Кремовый подошел — чеканя шаг и не сводя с них прищуренного взгляда. Лицо у него было скуластое, рельефное, нос — острый, с широкими крыльями, и подобородок тоже острый. Павлыш почему-то подумал, что когда Кремовый спит, на подушке, должно быть, остаются глубокие вмятины.
— Добрый вечер, — сказал Кремовый. — Надо полагать, вы меня вспомнили, Владислав Владимирович. А вы — Домрачеев, да?
— Да, — кивнул Миша. Руку он Кремовому не протянул — просто потому, что обе были заняты круглым аквариумом (внутри вместо воды находились юла, штангенциркуль и бюстгальтер). — Мы тут… вот… Сами, в общем, не знаем, что делаем, если честно.
— Нас, — уточнил Павлыш, — некоторым образом похитили.
— Я знаю, Эмма иногда бывает… — Кремовый поджал сухие губы… — резковата. Пойдемте, по дороге объясню что к чему.
Домрачеев оглянулся на площадку:
— Но она нас будет искать…
— Не будет. Да, я не представился, меня зовут Сергей Феодосиевич Нороватый. Помните, Павлыш, о чем мы с вами говорили на «круглом столе»?
— Вы спрашивали о перспективах использования нуль-пространства. Дескать, почему человечество до сих пор не придумало способ перемещаться через «нулевку».
— Вопрос звучал иначе. — Сергей Феодосиевич приостановился, пропуская Павлыша и Домрачеева в коридор. При этом оставить вещи на площадке не предложил. — Я спрашивал — и спрашиваю — почему за последние несколько лет ничего в этом смысле не изменилось.
Они зашагали по сверкающему коридору. Вправо и влево уходили ответвления, некоторые сейчас были пусты, по другим двигались из комнаты в комнату люди и самокатки — мелкие роботы, переносившие груз и прибиравшие в помещениях мусор. На стенах висели репродукции старых картин, причем в каждом коридоре — какой-нибудь одной эпохи или даже одного мастера. Например, в осевом — работы Леонардо.
— Вы имеете в виду, — уточнил Домрачеев, — почему ничего не изменилось с тех пор, как мы узнали о существовании инопланетян?