Искушение фараона
Шрифт:
Вскоре кусты зашелестели, и появилась Табуба. Она улыбалась, красное платье прилипло к стройным бедрам, жаркие солнечные лучи играли в гладких черных волосах. Она подошла к мужу и приветствовала его поклоном.
– Ты звал меня, Хаэмуас? – спросила она с улыбкой.
Тот вместо ответа угрожающе ткнул пальцем в Птах-Сеанка, так и не вставшего с колен.
– Говори, – приказал царевич.
И Птах-Сеанк подчинился его приказу, голос его дрожал, а лицо стало бледнее смерти. Гори, не спускавший глаз с Табубы, вынужден был признать, что эта женщина великолепно владела собой. Выражение вежливой заинтересованности сменилось на ее лице сперва растерянностью
– О, Гори, как же ты мог? – прошептала она сквозь сдерживаемые рыдания, обратив к нему полный мольбы взгляд. – Я бы никогда ни в чем не призналась, я на всю жизнь стала бы тебе другом. Почему ты не смог победить свою ревность и порадоваться нашему счастью? Ты дорог мне не меньше родного сына, зачем же ты причиняешь мне такие жестокие страдания? – И она закрыла лицо руками, а Хаэмуас обнял ее за плечи.
Охваченный при этих ее словах изумлением и ужасом, Гори все же не мог не восторгаться ее непревзойденным актерским искусством, равного которому ему еще видеть не доводилось. Ему хотелось выразить свое восхищение аплодисментами. Словно наивное дитя, он с изумительной точностью проделал все к наибольшей для нее выгоде, и винить ему некого, кроме себя самого. Хаэмуас отпустил плечи жены. Он молчал, нахмурив брови.
– Ты сказала, что никогда бы ни в чем не призналась. Что это значит? – спросил он, обращаясь к Табубе, поднимая ее лицо к себе. Слезы скатились по ее шее и блестели теперь на гладкой смуглой коже, обтягивающей ключицу.
– О, прошу тебя, не надо, любовь моя! – воскликнула она сквозь рыдания. – Клянусь, я ничего не имела в виду! Клянусь тебе! Прошу тебя, не наказывай Гори! Он просто… – Она запнулась, а Хаэмуас не мог сдержать нетерпения.
– Просто – что? Что здесь происходит? Приказываю тебе, Табуба, отвечай!
Она закрыла рот рукой, потом отняла руку, повернулась к Гори. В глазах у нее светились жалость и сострадание. И на один краткий миг Гори усомнился в собственных словах, усомнился в правдивости Птах-Сеанка, но сразу же на память ему пришло завещание: его отец, отец! тайно вынашивает малодушные, трусливые планы лишить своего сына наследства.
– Ах ты, сука, – пробормотал Гори вполголоса, и на один краткий миг – он мог бы поклясться – в ее глазах мелькнуло торжествующе-насмешливое выражение. Но она тотчас же обратила все свое внимание к мужу, подчеркнуто неохотно исполняя его строгое приказание.
– Гори терзают муки ревности, любимый, – произнесла она с дрожью в голосе. – Мне давно известно, что он сам хотел жениться на мне. Еще до того, как ты предложил мне заключить с тобой брачный договор, он ясно дал мне понять, каковы его намерения, но уже тогда я любила одного лишь тебя, о чем ему и сообщила, мягко и тактично, как только могла. Теперь же его юношеская страсть обернулась ненавистью, и он пытается очернить меня в твоих глазах. – И она бросилась к Хаэмуасу, в мольбе протягивая к нему руки. – О, прошу тебя, не вини его, Хаэмуас! Ведь мы с тобой оба знаем, с каким жаром полыхает в душе пламя любви, как оно способно в один миг заглушить голос рассудка! Ради меня, умоляю, не наказывай его!
Хаэмуас слушал ее речь в полном молчании, охваченный глубоким изумлением; по мере того как она говорила, его лицо приобретало все более мрачное выражение. Едва Табуба закончила, он высвободился из ее нежных молящих рук и бросился к Гори. Юному царевичу показалось на миг, что отец собирается его ударить, и он инстинктивно уклонился чуть в сторону, но Хаэмуас еще не совсем потерял контроль над собой.
– Ты, злобный щенок! – вскричал он, посылая плевок прямо в лицо Гори. – Так вот причина твоих тайных поездок – ты вожделел женщину, обрученную с твоим отцом! Думал соблазнить ее своей красотой. Если бы она сама не молила меня о снисхождении, я вышвырнул бы тебя за порог этого дома сию же минуту! Теперь же мое решение таково: ты больше не имеешь права никогда выходить к общему столу, а я не желаю впредь слышать твой голос! Ты все понял?
Позади, за спиной разъяренного отца, стояла Табуба. Глядя прямо в лицо Гори, она открыто усмехалась. Только теперь Гори заметил, что Птах-Сеанк пропал.
– Да, я все понял, – медленно проговорил он. – Я все отлично понял. Но если ты думаешь, отец, что я буду спокойно смотреть, как ты отнимаешь у меня мое законное право ради ребенка, зреющего во вредоносной утробе этой женщины, ты глубоко заблуждаешься. – Отступив в сторону, он поклонился Табубе. – Прими поздравления по поводу твоей плодовитости, – сухо произнес он. – Желаю, чтобы она принесла вам обоим счастье и радость. – И он бросил свиток на землю, резко развернулся и зашагал прочь.
Гори держал спину гордо выпрямленной, а голову высоко поднятой до тех пор, пока, по его мнению, оставшиеся могли видеть его. Потом же он бросился в густые заросли, упал на землю и уткнулся лицом в колени. Ему хотелось плакать, но он не мог. Какое-то время он просто сидел, скорчившись, на земле, и мельчайшие подробности безупречного представления, устроенного Табубой, вновь и вновь всплывали в его памяти. Они поразили его сильнее и оставили в душе след гораздо больший, нежели гнев и ярость отца. Ему хотелось вина, вина и еще раз вина, и в конце концов он поднялся, выбрался на дорожку и, предприняв необходимые предосторожности, пробрался в дом через главный вход. Двери оказались, как всегда, открытыми. Трое слуг, постоянно дежуривших у входа, приветствовали его поклонами, а он, пройдя мимо, двинулся дальше, углубляясь в приятную прохладу каменных коридоров.
Остатки дневной трапезы уже убрали со столов, и в большом зале не было никого, кроме прислуги. От запахов пищи Гори сделалось дурно. Он походил туда-сюда, пока не обнаружил неоткупоренный кувшин с вином. Сорвав печать, он с жадностью принялся пить. Потом, крепко прижимая кувшин к себе, Гори вновь вышел из дома. Настал тот час, когда все стремятся укрыться от палящих лучей и отдохнуть в тени комнат, поэтому ни в доме, ни в саду не было ни души, повсюду стояла мертвая тишина. Гори направился по дорожке, ведущей к причалу, потом свернул в сторону и вскоре оказался в их с Шеритрой тайном укрытии. «Я напьюсь совершенно пьяным, – говорил он себе, – а потом я напьюсь еще пьянее. Я ненавижу тебя, отец, но еще больше я ненавижу эту подлую, вероломную шлюху, которую ты взял себе в жены».
Он выпил вина, посидел немного, потом выпил еще, но день уже стал клониться к закату, а Гори оставался по-прежнему трезвым, как и тогда, когда впервые взял этот кувшин с вином в свои руки. Казалось, будто вино, попадая в его тело через рот, растекается по жилам и сразу выходит наружу через поры кожи, теряя свои свойства. Гори сохранял предельную ясность восприятия, которая не могла не причинять ему невыносимой боли. Однако наступил момент, когда он, прежде чем забросить пустой кувшин далеко в кусты и выбраться обратно на дорожку, понял, как ему следует поступить.