Искушение страстью
Шрифт:
– Сейчас Франции нужно все, – не успокаивалась свекровь. – И оливковое масло тоже. Это точно.
Как женщина ее склада: парижанка, светская львица и к тому же родившаяся в прошлом столетии – могла иметь такие либеральные взгляды? Это было загадкой для Мадлен, которая оставалась убежденной сторонницей установленного порядка.
– Там он расширит хозяйство, – добавила Клара, – выбор Алена не такой странный, как кажется, поверьте моему деловому опыту.
В этой области ее инстинкт был безошибочен, и она справедливо гордилась им.
– И потом, успокойтесь: Шарль будет за ним присматривать даже издалека!
Удовлетворенная
Мари и Ален на цыпочках отошли от двери будуара. Во время разговора, который они бессовестно подслушивали, они держались за руки и разжали их только, когда побежали по коридору. Укрывшись в комнате Мари, они шумно поздравили друг друга.
– Ты слышала это? – ликовал Ален. – Я ни за что бы не поверил, что он согласится, ни за что!
– Он гораздо мягче, чем тебе кажется, – ответила сестра.
– Шарль мягче? – расхохотался он. – Вот уж нет! Он холоден, как змей, суров, как солдафон, – словом, отвратителен! Кроме того, он ведет себя как убежденный буржуа, а я этого терпеть не могу.
– Это не так…
– Ну, тебе-то он нравится, потому что ты занимаешься этим своим правом и в университете тебе выгодно иметь знаменитого дядю. Только не говори мне, что ты его любишь!
– Люблю, и очень сильно.
Сказав это, она вдруг поняла значение тех неоднозначных чувств, которые испытывала к Шарлю. Мысль была так неприятна, что Мари поторопилась добавить:
– Ты, по крайней мере, мог бы хоть немного быть ему благодарен, ведь он решил твою проблему.
Обхватив девушку за талию, Ален без труда поднял ее и, чмокнув в шею, усадил на кровать.
– Я уезжаю, Мари! Ты понимаешь? Впереди свобода, Прованс и солнце! Ты будешь мне писать?
– Скорее, буду звонить. Ты уверен, что не соскучишься там?
Она встала и посмотрела на брата с неподдельной нежностью. В отличие от других членов семьи она больше любила не Готье, а Алена, находя его гораздо более интересным и умным.
– А ты, красавица моя? Как ты только не стала здесь неврастеничкой? Этот особняк мрачен, как Шарль и мама.
– Ох уж эта мама, – равнодушно ответила Мари.
Они быстро переглянулись, слегка смущенные тем, что у обоих невысокое мнение о матери. Она отказалась от всех обязательств, ни в чем не участвовала, и никто не спрашивал ее мнения, разве что иногда, из вежливости. Конечно, она любила своих троих детей, но – увы! – они точно знали, что на нее нельзя рассчитывать. И поскольку любовь ее не проявлялась так очевидно, как любовь Клары, а смеялась она лишь в редких случаях, дети считали ее невеселой.
– Согласись, в доме вдов не бывает праздников! – добавил Ален с определенным цинизмом.
Это выражение они придумали впятером и употребляли тайно, когда из-за чего-нибудь сердились на взрослых. Но Мари была уже не ребенком, и она оценила жестокость слов брата.
– Что ты тут стоишь? – спросила она. – Тебе надо бы подождать Шарля и поблагодарить его, когда он приедет. А у меня еще есть работа: мне экзамены сдавать.
Она взяла его за плечи и бесцеремонно вытолкала из комнаты; Ален позволил так с собой обращаться, потому что научился считаться с перепадами настроения старшей сестры.
При свечах Сильви была еще привлекательней, чем обычно. Декольте ее изумрудно-зеленого платья подчеркивало плечи, шею, тонкие черты лица, и все мужчины, сидевшие в зале кафе «Реш», пытались поймать ее взгляд. Но ее интересовал только Шарль, она не сводила с него глаз. В начале ужина он объявил ей, что отныне его зовут Морван-Мейер и поэтому он очень счастлив. Однако отнюдь не выглядел таковым.
Влюбленная без памяти Сильви все могла понять, со всем смириться, кроме тени Юдифи между ними, в этот вечер более ощутимой, чем когда-либо. Если бы они поговорили о ней, смогли бы вместе изгнать воспоминание, может, тогда между ними установилось бы взаимопонимание, но эта тема была запретной: Шарль никогда ничего не говорил вслух, и если было что-то, чего не следовало выражать, так это сострадание. Память о жене и дочери принадлежала только ему, и он был не способен поделиться своим адом с кем бы то ни было.
– Когда вы уезжаете в Валлонг? – с неестественной непринужденностью спросила она.
Удивленный, что его перебили, он слабо улыбнулся.
– Семья едет на следующей неделе, а я присоединюсь к ним только в середине июля: у меня много срочных дел.
Она успокоилась при мысли, что не надо расставаться с ним немедленно. Летом в Париже можно было ужинать на террасах ресторанов, гулять после театрального спектакля или кататься на лодке по Сене. Но, как только Шарль отправится на юг, столица потеряет для нее всю свою привлекательность. Если она проявит достаточно дипломатии, может быть, Клара пригласит ее на неделю в Валлонг; к сожалению, Шарль будет держать дистанцию под материнской крышей и, конечно же, не придет к ней в спальню.
– У меня и в самом деле очень много работы, – продолжал он. – После ужина я сразу же вернусь в контору, только тебя провожу.
Такое разочарование было для нее как оплеуха. Он не только не останется с ней этим вечером, но и объявляет об этом заранее, чтобы пресечь все попытки обольщения. На мгновение у нее даже возникла мысль встать, швырнуть салфетку на стол и уйти.
– Нам предлагают сыр. Хочешь? – невозмутимо добавил он.
Камамбер со свежим молоком, подаваемый в кафе «Реш», был известен всему Парижу; не взглянув на метрдотеля, она выразила согласие кивком головы.
– У вас всегда нет времени для меня, – невольно пробормотала она. – Это так мучительно, ведь мы…
– Ведь мы? – повторил он.
Она увидела холодный блеск его серых глаз, смотрящих на нее без малейшего снисхождения. Они были такие светлые, что она даже испугалась; ведь никогда нельзя было знать, о чем думал Шарль и как он к тебе относился.
– Мне жаль тебя разочаровывать.
– Шарль!
– Нет, дай мне сказать, я думаю, сейчас подходящий случай. Ты права, я не слишком свободен, совсем невесел и не могу предложить тебе никакого будущего. Любое обещание, которое я бы дал тебе, – это ложь, сказанная в вынужденных обстоятельствах. Ты понимаешь? Сильви, я счастлив, когда вижу тебя, это бесспорно, только вот когда тебя нет, я не скучаю. То, что я говорю, – это не жестокие слова; я не скучаю по тебе, потому что не думаю об этом, я думаю о текущих делах, лежащих в папках, о завтрашней речи. Если бы мои чувства к тебе были… честными, я бы хотел видеть тебя каждый вечер. Я познал любовь и знаю разницу.