Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха
Шрифт:
Все, что говорил Рерих начальнику охраны, слышала Елена Ивановна — разговор происходил во время ужина.
Лада была бесстрастна и совершенно спокойна. Внешне, по крайней мере.
Был рассвет двадцать четвертого апреля 1928 года, когда маленький конный отряд с минимумом поклажи (самое необходимое на первые дни пути) двинулся веред, к цели.
Ночная мгла медленно рассеивалась, все ярче, ослепительнее над горными вершинами, обступившими крепость Сага-дзонг, разгоралась утренняя заря.
Растянувшись цепочкой, отряд шагом,
Триста шагов на восток…
Он про себя считал шаги, а сердце стучало все сильнее, и предчувствие, что все сказанное старцем Семеном Ивановым правда, наполняло живописца восторгом и ужасом одновременно.
«Двести девяносто семь, двести девяносто восемь… Двести девяносто девять…»
Перед ним в буйно разросшейся траве возвышался колодец, сложенный из больших камней, скрепленных беловатой глиной; кое-где камни развалились. Из темного жерла веяло тленом. Рерих бросил в колодец камень. Через несколько мгновений он сухо стукнулся о дно колодца — воды не было…
Рерих, затаив дыхание, стоя спиной к оставшейся позади отряда крепости, резко повернулся налево…
Хаотическая груда камней, и в центре их — самый большой. Он оказался бесформенной гранитной глыбой в трещинах и светлых прожилках. Рерих, на какое-то время потеряв контроль над собой, ринулся к этому камню, обошел вокруг, отбежал подальше… Никакого сходства! Весь отряд молча и со страхом наблюдал за ним.
Но вот Николай Константинович оказался лицом к западу — в спину ему ударили первые лучи солнца, вынырнувшего из-за гор, и бесформенная гранитная глыба преобразилась: он увидел Будду, сидящего лицом к светилу, дарующему жизнь всему сущему на Земле…
От нагромождения камней начиналась отчетливая тропа. Живописец взглянул на компас — тропа уходила на восток…
— Вперед! — прошептал он, вскакивая в седло. — За мной! Шагом…
Прошло несколько часов. Нещадно палило солнце. Тропа петляла, иногда уходила в сторону, но скоро опять возвращалась к направлению на восток.
Был третий час пополудни, когда впереди — тропа шла по широкому распадку, заросшему высокой травой и густым кустарником, — все начало указывать на то, что в почве много влаги; горы расступились в стороны, послышался ровный умиротворяющий шум воды.
Пройдя вперед не больше ста метров, путешественники оказались возле небольших гейзеров, из которых вода била толстыми прозрачными струями — одна выше другой. Вода с тихим звоном разбивалась о мокрые скользкие камни.
— Звезда…— прошептал кто-то.
Действительно, гейзеры нарисовали четкую пятиконечную звезду, и из озерца вытекал звонкий быстрый ручей.
«Все правда…— в непонятном смятении думал Рерих. — Все правда!..»
Вдоль ручья отряд двигался двое суток. Всех обуяло нетерпение, все, глядя на Учителя, спешили, хотя Рерих молчал, никому не говоря о цели, к которой они стремились.
В первую же ночь Николая Константиновича разбудил монгол, старший в охране:
— За нами кто-то идет. Лошади волнуются.
Рерих отмахнулся, он ничего не хотел слышать: мало ли кто может оказаться в горах и испугать лошадей! Зверь. Охотник. Паломники, как и они, идущие к святым местам.
На следующую ночь его разбудил доктор Рябинин:
— Николай Константинович! Позади нас, далеко, огни. Похоже на костры. Кто-то нас сопровождает.
Он еле сдержал себя, чтобы не сорваться на крик, что с ним бывало крайне редко.
— Успокойтесь, — сказал он тихо, но жестко, взяв себя в руки. — Пусть даже какие-нибудь разбойники. Что, мы не сможем дать отпор? Часовые выставлены?
— Выставлены…
— Ну и ложитесь спать.
«Если поддаться страху, — думал он, — все рухнет. Ни на что не отвлекаться. Ни на что!..»
Ручей давно превратился в реку, она становилась все шире, глубже, вода в ней текла все медленнее и медленнее.
На третий день пути стремительно, с двух сторон, приблизились горы, и впереди, в перспективе, казалось, что они заковали реку, превратившись в ее берега.
И впрямь, когда отряд подошел к горловине, все увидели, что река сжата отвесными скалами и левого берега нет: вода струится вдоль каменных стен. И' на отвесных глыбах играют отсветы далекого солнца, которое скрыто горами. Вдоль правого берега шла узкая тропа, порой заливаемая тонким слоем воды, и копыта лошадей скользили по мелкой гальке. Иногда правой рукой можно было коснуться нависающей скалы — так тесен был проход.
На одну странность обратил внимание Рерих: вопреки физическим законам, по которым река, если ее с двух сторон сжимают горы, ускоряет свой бег, вода вела себя здесь совсем не так: казалось, что она вообще замерла, стоит на месте, и только медленно, еле заметно, движутся по реке опавшие листья, щепки, мертвая большая бабочка с оранжевыми крыльями и фиолетовыми кругами на них. Это свидетельствовало о том, что все-таки очень слабое течение есть. Полная обморочная тишина стояла над этой рекой, погруженной в полумрак, потому что солнечный свет не проникал сюда.
По этому каньону вдоль непонятной реки отряд шел несколько часов, и все, включая Рериха, испытывали одинаковые чувства: безотчетный страх, угнетение духа, жуткое ощущение, которому не было никакого логического объяснения: этот скорбный путь никогда не кончится, они обречены двигаться так, в тишине и полумраке, до конца своих дней.
Но вот горы неожиданно быстро расступились, света прибавилось, впереди заблистали заросли высоких трав, уже освещенные солнцем, и наконец само светило выплыло из-за уже далекой горной гряды слева, засияв в безоблачном бледно-голубом небе.