Искушения олигархов
Шрифт:
Хотя, если так уж честно, то какие они близнецы? Нич–чего общего, кроме того, что от пояса и ниже. Барма — тощий длинноволосый субъект с раздражительным нравом, а Постник — добродушный толстячок с головой лысой и твёрдой, как биллиардный шар. Только вот руки у них обоих были одинаковые — золотые. Из–за этого приходилось братьям перчатки на людях носить, дабы в соблазн не вводить. А так как Барма по пьяни часто свои перчатки терял, то изнашивали они в год ни много ни мало, а тыщи полторы перчаток. Самых разных: нитяных, шерстяных, кожаных, резиновых и даже замшевых. Но последние
Вышли братья на крыльцо — ох, и хороший денёк выдался! Солнце — как полтинник начищенный, в небе — ни облачка. Тишина — хоть уши затыкай. Вдруг — чу! Никак моторы жужжат?
— Несёт кого–то нелёгкая, — проворчал Барма.
— А может — лёгкая, — возразил Постник.
Не успели они доспорить, как возник перед их глазами зелёный, в цвет травки, новенький «мерседес». А за ним, на верёвочке, как шарик воздушный, другой «мерседес». Такой же зелёненький, такой же новёхонький.
— Здорово, братаны! — вылез из головного «мерседеса» Иван Пушкин, а за ним и Пафнутий выпрыгнул, кряхтя и охая. Не кот, не пёс — сплошное недоразумение.
— Угу, — буркнул Барма.
— Здравствуйте, гости дорогие, — расплылся в улыбке Постник. — С чем пожаловали?
— Сочините мне из двух этих машин — одну. И такую, чтобы никто не догнал, — сказал Пушкин и для убедительности почесал пушкой переносицу.
— Особенно — Колян Бессмертный, — подтявкнул Пафнутий, почёсывая бок.
— Сначала блох выведи, — отозвался Барма. А Постник потёр руки в перчатках шёлковых:
— Сочиню–ка я вам, гости бриллиантовые, Мерси — Толкая! Чтобы с каждой стороны — по рулю!
— По рублю, — проворчал Барма, но в голове его уже что–то защёлкало. Любил он решать хитрые задачки не меньше братца своего слабовольного, мягкомозглого, даром, что голова твёрдая, как грецкий орех.
Сказано — сделано. Из двух машин одну сделать всё ж немного проще, чем из одной — две, не так ли? Вот и спорилась работа — любо–дорого. Барма даже материться не успевал. Замелькали руки в перчатках, засверкали огоньки сварочные, загремело железо, затянула унылую песню пила–нержавейка–всё–на–свете–разрезайка. Краской запахло, весёлой, зелёненькой.
Не успел Иван Пушкин досчитать до одиннадцати, как Мерси — Толкай в полном блеске и полной же готовности нетерпеливо бил колёсами, подгоняя хозяина: В путь! В путь! В путь! В какую хошь сторону — в такую и поезжай, а понадобится — сразу меняй курс. Пока супостат разворачиваться будет, Мерси — Толкай уже за мильён километров умчится.
— Классная тачка! — восхитился Пафнутий, выискивая в Мерси — Толкае шрамы боевые. Напрасно ищешь, котопёс! Барма с Постником халтуры не гонят, за базар по полной отвечают, понял, недоразумение?
— Ох спасибо, братья, уважили! — прямо прослезился Пушкин и слезу вытер ладонью волосатой. — Теперь я — самый крутой.
— Круче только яйца варёные, — Барма не удержался, съехидничал. — Плати лучше.
Постник лишь скромно потупился, перчаткой смахнул с Мерси — Толкая пыль невидимую. Он уже прикидывал, что на гонорар купит.
Ох, как не хотелось Ивану Пушкину платить по этому счёту, ой–ёй–ёй. Уважал он братьев потому что, крепко уважал за руки золотые, безотказные. За смекалку, за изобретательность… Но — что делать! Ведь безотказные–то они не только с ним. Придёт к ним Колян, запросит второго Мерси — Толкая сварганить — сделают! И глазами не моргнут… Иван хорошо знал, что надо делать — тёзка его, царь по профессии, так всегда поступал.
Тяжко вздохнул Пушкин, кивнул Пафнутию, отвернись, мол, если слабонервный, и штык достал из кармана штанов зелёных, в цвет чудо–тачки. Удар его был подобен молнии. Четырежды взмахнул Иван штыком — четырёх глаз как ни бывало. Двух — Барминых. Двух — Постниковых.
— Спасибо, — прохрипел Постник, а Барма матюгнулся кратко, озлобленно.
— Прости, братан, — всхлипнул Иван и вскочил в Мерси — Толкай. — Поехали! — крикнул он отчаянно. И газанул, чуть не потеряв Пафнутия, который едва успел впрыгнуть в авто через оконце слюдяное.
— Гонорар, блин! Телеграфом переведи, — вслед Ивану заорали ослеплённые Барма и Постник.
И лишь когда пыль от Мерси — Толкая улеглась, вернули братья глаза свои на место, им природой предназначенное. Не в первый раз им зенки выкалывали, и, наверное, не в последний. А у них на такой случай специальная хитрая конструкция в голове была предусмотрена, типа мешочка потайного: глаза туда и прятались. От штыков, кинжалов и ножниц подальше. У них и в штанах похожее приспособление имелось. Но пока на то, нижнее достояние, никто не покушался — только, знай, глаза кололи. Никакой фантазии у народа, честное сиамское!»
Честное сиамское! Как же хочется есть! Желудок слипся в маленький комочек и жалобно поскуливал. Нюша взглянула на часы — ужин она благополучно пропустила. Ну что ж, можно и попоститься, так, за сидячей–то работой недолго и в шарик превратиться. Вздохнув, она достала из маленького холодильника пакет кефира и творожный сырок, оставшийся от завтрака. Ужин аристократа — это то, что осталось от его же завтрака.
Стук в дверь застал Нюшу за раздумьями: испортился кефир или не испортился? Она склонялась ко второму варианту, почему–то ужасно не хотелось заводить возню с кипятильником и чайными пакетиками.
— Анечка, работаете? — в номер вошла Юлиана Семёновна, держа в руках тарелку, накрытую салфеткой. — Ну, я так и думала. Вот, принесла ваш ужин. Тефтели с гречкой. А подливка сегодня удалась! Когда Полина дежурит, всегда удивительная подливка получается!
— Спасибо, Юлиана Семёновна, спасли от голодной смерти. — поблагодарила Нюша, чувствуя, что превращение в шарик продвигается успешно. — Составите компанию? Я сейчас чай поставлю.
— Вы лучше кушайте, Анечка, пока не совсем остыло, — Юлиана Семёновна, поставив тарелку, удобно уселась в кресле. — А я вам наши новости расскажу.