Искусник
Шрифт:
Я по-новому ощутил время. Не косвенно, когда гадаешь, глядя за окно, поздно или рано, а напрямую, всей кожей – тягучая река Хронос омывала меня, унося в будущее, но и прошлое рядом, оглянись – увидишь.
Ясное небо затянуто дымом пожарищ, а над изрытой, выжженной землей частят зарницы артобстрела и ворочается тяжкий гром. По тоскливой слякоти дорог метет, гуляет глупый ветер – играет оборванными проводами, что свисают с покосившегося столба, похожего на кладбищенский крест-длинномер. Порывы доносят пугающий запах чада – и страшный вой матерей, получивших «похоронки».
Я сел
Лизаветка – поздний ребенок. Тетя Вера с сорок второго на фронте – тоненькая медсестричка с такими же косичками, что и на фото с выпускного. Уж как она вытаскивала раненых с поля боя…
Наверняка война оставила в ее памяти следы хорошего и доброго, но все эти промельки заляпаны грязью, потом да кровью.
А младший лейтенант Еровшин на передовой с сорок первого. Отступал от Бреста, ходил в разведку, тягал мычащих «языков» до своих. Чуть в плен не угодил, но сбежал по дороге – угнал полугусеничный «Ганомаг», прихватив заодно пузатого офицера, потомка тевтонских рыцарей…
Даже деду Трофиму есть, что вспомнить. Он же коренной ленинградец. В блокаду дежурил с девчонками-зенитчицами на крыше своего института, бомбы-зажигалки гасил. В ополчение записался, вот только воевать не смог – цинга все зубы съела, когда его вывезли на Большую землю…
…Нет в России семьи такой, Где б не памятен был свой герой, И глаза молодых солдат С фотографий увядших глядят…Я быстро оделся, резко вдевая руки в рукава, ноги в штанины.
Смешно и жалко выглядит моя «войнушка» с олигаршонком из будущего! Стыдно бояться!
– Больше не буду, – пробурчал я хмуро.
…нельзя Ни солгать, ни обмануть, Ни с пути свернуть.«Москвич» Врублевского я обнаружил на стоянке возле гостиницы «Интурист». Даже чуток вздрогнул, когда углядел бледно-оранжевую машину. Это была она, вне всякого сомнения – левое крыло заменено, выделяясь ярким оттенком, отдающим в красноту.
Я вывернул руль, притулив «Волгу» за распластанным, будто сплющенным «Фордом», припаркованным напротив кафе «Марс». Кобура давила в спину, как бы сигнализируя: «Ты не один, с тобой „Тотоша“».
Сколько мне придется ждать, неизвестно, но вряд ли объект наблюдения задержится надолго. Все же выходной, праздник, к тому же.
Стоило отвлечься, как мысли вернулись на привычный круг – нахлынули иные переживания, приятные и возносящие. Вторая в моей жизни выставка, да еще такая представительная – это солидная гирька на весы. Заявление в МОСХ я подал, рекомендации приложил, в секции живописи мой вопрос рассмотрят… И что-то мне подсказывает, что Жанна Францевна шепнет, кому надо, о том, чей портрет я закончил намедни. А это уже не гирька – гиря!
Если только… Нет – как только получу удостоверение, сразу устроюсь в комбинат живописного искусства. Буду писать картины на заказ – заводу, санаторию, институту… Буду делать то, что могу и хочу – и не на выходных или в отгулы, а с утра до вечера! На рабочем месте!
Обтекая реальность, мысли сплавлялись в Море Мечтаний, выносясь к архипелагу Международных Выставок и островам Государственных Премий, а за горизонтом сияли вершины Заслуженного и Народного художника СССР…
– Ах, ты!.. – прошипел я, замечая Врублевского. – Размечтался!
Объект наблюдения скинул с себя болоньевый плащик и уложил его на заднее сиденье. Расстегнув пиджак, дабы не сковывал движения, он сел за руль.
Я поспешно завел мотор. «Москвич» тронулся, и «Волга» выехала из-за «Форда». Оранжевое авто катилось неторопливо и спокойно – по улице Горького, плавно огибая «Националь», по проспекту Маркса, выворачивая на Калинина…
И вот тут-то машинка вильнула – видать, Брут заметил на хвосте бордовую «Волгу». Я неприятно улыбнулся.
«Ну, и как тебе в роли мышки? Давай, давай, дергайся! Нервничай! Злись!»
Даже не ожидал, что во мне столько «темной стороны Силы». И когда только перемениться успел… Да нет, я, каким был, таким и остался. На мой взгляд, человек не способен сам себя изменить – это люди меняют особь. Подают пример, положительный или не очень, а ты уже выбираешь, за кем следовать, чьи черты воплощать в себе.
Воспитание, перевоспитание, самовоспитание. Как ни назови, а суть одна – импринтинг. Один человек копирует жизнь другого, осознанно или невольно. А меня в этом времени окружили люди, в которых хоть что-то, да вызывает уважение. Даже Пахом или дед Трофим. Тут хочешь – не хочешь, а начнешь расти над собой!
Утром я делаю зарядку, раз двадцать уже отжаться могу, да только сила не в обхвате бицепса. Еще и полугода не прошло, как меня закинули в «эпоху застоя», а сколько всего прожито и нажито! Нынче мне есть, чем гордиться. Есть, кого беречь. И я, пускай это звучит хоть трижды пафосно, готов драться до крови, до смерти за мою и Лидину жизнь, за нашу любовь, за красоту и правду вокруг. Вот в чем сила!
Бледно-оранжевый, словно выцветший на солнце «Москвич» промахнул проспект Калинина и, взвизгнув, свернул на Чайковского, затем на Герцена. Водитель метался, не зная, где ему спрятаться, и решил затеряться в переулках. А мне стало противно.
Добавив газку, я приблизился к «Москвичонку», подкидывавшему задком, и нарочито спокойно свернул обратно к улице Герцена. Большая собака погоняла наглого котяру, и возвращается в родную будку.
Надо будет у Лиды выпросить ключики – поколесить на серых «Жигулях», выследить, где прописан водитель «Москвича», а заодно потрепать ему нервы…
«Дом Брежнева», 12 мая 1973 года. Ближе к вечеру
Домище впечатлял. Окружая собою просторный зеленый двор с аллейками, клумбами и даже собственным детским садиком, он выходил на Кутузовский проспект строгим фасадом, не лишенным «архитектурных излишеств».