Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Для возможности эстетического восприятия личности еще больше, чем в эстетическом восприятии экспрессивности самих знаков, нужно освободиться от своих личных реакций на личность как пред-
мет созерцания. Она в нашем сознании может запутаться в совершенно непроницаемом тумане наших «симпатий» и «антипатий», переживаний не эстетических, а иногда прямо им враждебных. Любовное отношение здесь может мешать не меньше враждебного, пиетет не меньше снисходительности. Надо отойти как бы на расстояние, чтобы выделить и оценить свое эстетическое отношение к личности и ее типу. Ее индивидуальные формы - типичны, и мы легко можем к личности отнести эмоциональную реакцию, привычную для нас в отношении к соответствующему типу. Можно было бы сказать, что эстетическое отношение к личности вырастает, в конце концов, именно на преодолении симпатического понимания ее. Оно, это «преодоление», только и способно создать нужную «уравновешенность».
Обозначим эстетическое значение восприятия личности самого автора слова как некоторый постоянный коэффициент S
VI
Общая пародийно-математическая формула эстетического восприятия слова складывается следующим образом:
Sinlld + uMf 1е -^ii J ±s±r
Москва, 1922, февраль 19.
Г. Шпет
Проблемы современной эстетики1
Всего семнадцать лет тому назад один из авторитетнейших представителей немецкой эстетики Карл Гроос, цитируя определение Кюльпе, что эстетика есть психология эстетического наслаждения и художествен-ного творчества, подтверждал: «Таково же мнение подавляющего большинства современных представителей философии». Философское «меньшинство», отстаивавшее не-психологическую эстетику, — впрочем, тогда больше в идее, чем в осуществлении, - было представлено нормативизмом, тесно связанным с реставрировавшимся кантовским критицизмом. Гроос в цитируемой статье пытается ослабить критику, направленную против психологической эстетики со стороны нормативизма. Но в то же время он находит себя вынужденным и к некоторым уступкам. С одной стороны, констатирует он, крупнейший эстетик современности Фолькельт уже на деле показал, в какой мере психологическая эстетика не может удовлетворить требованиям науки, а с другой стороны, сама психология обнаружила ограниченность и недостаточность методологических средств для решения основных эстетических вопросов. Сила современной психологии - в эксперименте, и уже Фехнер положил начало применению психологического эксперимента к исследованию некоторых простейших эстетических переживаний. Однако и до сих пор серьезного углубления это применение не нашло. Эстетика вынуждена отказаться от эксперимента в решении своих сколько-нибудь важных проблем. Гроос отмечает знаменательный факт, что Кюльпе и Дессуар, достигшие в других областях применения психологического эксперимента превосходных результатов, в области эстетики такого успеха не имели.
Два пункта критического нормативизма казались особенно прочно обоснованными, и ими нормативизм особенно дорожил. Первый из этих пунктов обнимал вопросы методологические. Положение о примате метода, об определяемости методом предмета и знания, и бытия было для кантианства основным положением. Как такое, это
1 По стенограмме доклада, читанного 16 марта 1922 г. на философском отделении ....
положение никаким эмпирическим путем не должно было и не могло быть получено. Оно само должно было лежать в основе всякого эмпирического исследования, и внутренне могло быть оправдано только особым методом - априорным или трансцендентальным. Психология как эмпирическое знание здесь так же бессильна и неуместна, как и всякое другое эмпирическое познание природы. Поскольку эстетика претендует на принципиальное значение по отношению к эмпирическим наукам об искусстве, художественном восприятии, творчестве и т.д., а равным образом, поскольку эстетика «внутри» себя нуждается в логическом и методологическом обосновании так называемых эстетических суждений, постольку эстетика не есть психология и не основывается на психологии.
В непосредственной связи с этим стоит и второй опорный пункт нормативизма. Метод, определяющий предмет знания и бытия, есть их закон. Истина с точки зрения критицизма не есть бытие и истина бытия, а есть истина закона, предписываемого бытию трансцендентальным субъектом или, попросту, рассудком. Как предписание, она, конечно, «есть», но роль и значение ее в познании и сознании определяются не этим ее бытием, а ее обязательностью или значимостью. Предписываемый закон есть существенно норма, и его истинность есть годность, значимость или ценность. Применительно к эстетике мы также говорим, с одной стороны, о значимости ее суждения, а с другой стороны, об эстетической ценности художественного восприятия. Так, например, не всякое произведение искусства мы признаем «эстетически действующим» и, не говоря уж о степенях, не всякое произведение искусства мы признаем просто «эстетически ценным». Как и в других вопросах о ценности, психология здесь никакой помоши оказать не может. Психология изображает процесс, совершающийся в человеке и характеризуемый им как его эстетическое восприятие, наслаждение и прочее, психология устанавливает гипотезы о зарождении и генезисе соответствующего процесса, она, быть может, сумеет найти его причинное объяснение и установить его природный закон, но у нее нет средств ответить на вопрос о «критерии», по которому нечто признается эстетически действующим и ценным. Больше того, -чтобы только поставить логически правомерно вопрос о происхождении и о процессе эстетического переживания, психология должна уже обладать критерием, по которому эстетическое восприятие отличается от восприятия произведения искусства вообще. Психология должна этот критерий просто заимствовать из области знания в том компетентного. На такое знание предъявляет права именно эстетика. Но чтобы ей и быть таким знанием, ей, очевидно, в этом по крайней мере пункте нельзя быть психологией и опираться на психологию. Таким
образом, понятно, и вся область эстетических суждений, центральная область эстетики, изъемлется из компетенции психологии.
Итак, в целом, не имея возможности с помощью психологии установить критерия значимости эстетических суждений, мы в психологической эстетике должны отказаться от возможности решения кардинальных для эстетики вопросов. Эти вопросы сводятся к трем основным группам вопросов: 1) определение самого эстетического, 2) классификация эстетических предметов, характеристика их классов и установление меры их эстетической ценности, 3) указание места и роли эстетического сознания в целом культурного сознания, или раскрытие «смысла» эстетического, беря его в его собственном целом. Вследствие этого, если бы мы продолжали настаивать на определении эстетики, как дисциплины философской, мы должны были бы по вопросу о самой возможности такой эстетики прийти к заключению скептическому или и вовсе отрицательному.
Гроос пытается ослабить силу аргументации нормативизма. Сперва он настаивает на том, что психология может все-таки определить «эстетически действующее», если она, исходя из обычного словоупотребления и восходя к научному пользованию предикатом «прекрасный», найдет в этом анализе существенные признаки эстетического. Но эти соображения Грооса нимало не убедительны, - они только переносят спор в другую область. Каким образом индукция может дать общезначимый вывод? Даже эмпирическая, вероятная значимость индуктивных обобщений возможна лишь при предварительном допущении основанной на «вере» предпосылки о «единообразии законов природы». А всякое конкретное применение ее специальных методов возможно только потому, что за многообразием мы умеем «увидеть» сходство и за случайностью открываем существенную необходимость. Индукция - эвристический прием, а не принципиальное основание эмпирических наук. С другой стороны, если бы в индуктивном заключении мы могли ограничиться «механическими» приемами обобщения, мы тем самым наперед ограничивали бы себя только эмпирическою, вероятною значимостью обобщения.
Но, возвращаясь собственно к психологии, можно было бы на соображения Грооса ответить вопросом совсем другого порядка: с каких же это пор исследование обыденного и научного «словоупотребления» считается психологическим методом? Психология знает эмпирические методы наблюдения (самонаблюдения) и эксперимента, метод же исследования «словоупотребления», т.е. анализ понятий и смысла, был всегда и по преимуществу методом философским. Поэтому, если соображения Грооса и ослабляют значение критики нормативистов, то отнюдь не в пользу психологии,
а в пользу философии. Таким образом, уже и намечается выход, к которому и должна направиться современная философская эстетика, но которого еще не предвидел Гроос.
Затем Гроос переходит в наступление и обращает против нормативизма тот самый аргумент, которым последний пользуется для поражения психологической эстетики. Совершенно основательно против кантианского нормативизма им выдвигается упрек в том, что такой нормативизм сам возможен лишь при определенных предпосылках и априорных допущениях. Нетрудно при этом видеть, что такие допущения не только могут быть спорны по содержанию, но они небезукоризненны также со стороны методологической. Обыкновенно они принимают некоторую форму как бы запугивания: «если не» признать того-то и того-то, то приходится отказаться и от самой науки, или «нужно допустить, иначе...» и т.п. Вовсе не нужно быть скептическим озорником, а достаточно только быть логически настойчивым, чтобы на эти угрозы ответить: и не нужно, откажемся, -значит, соответствующая наука невозможна. Имея в виду эту сторону дела, легко убедиться, что соответствующая аргументация норма-тивистов тайком подсовывает тот самый философский брак, который психология открыто выставляет на продажу. Действительный смысл указанной аргументации сводится к простому заманиванию: если хочешь, чтобы..., то признай... и т.д. А если не хочу? Тогда гибнет наука, культура и много хороших вещей!.. Было бы страшно, если бы каждое вопрошаемое «я» не сознавало, что в действительности бытие науки ни малейшим образом от его желания или нежелания не зависит. Аргументация нормативистов явно заключает в себе то, что теперь называется «психологизмом», и против чего сам же нормативизм, хотя и неудачными средствами, повел борьбу.
В конце концов, Гроос прав, когда он приходит к заключению, что вместо того, чтобы отстаивать абсолютную нормативность с затаенными, лишающими ее абсолютности, предпосылками, лучше откровенно признать, что существуют только гипотетические критерии и относительные требования в определении эстетического. Но этим самым отвергается принципиальный характер эстетики и, следовательно, возможность философской эстетики вообще. С этим как раз современная эстетика примириться и не может. Она хочет быть знанием, знанием строгим, знанием принципиальным, знанием философским, а не критическим мнением, не мировоззрением, не эмпирическим и здравым смыслом. Философское значение новокантианства, действительно, только отрицательно, но на историческое значение его можно взглянуть и с другой точки зрения. Исторический смысл его критицизма и нормативизма заключался именно в борьбе на два фронта: против ме
тафизики — материализма, спиритуализма (идеализма), монизма и прочих, свара которых во второй половине XIX века привела к полному расслаблению философии, и против эмпиризма - натуралистического, психологистического, исторического, внутреннее бессилие которых настойчиво требовало от философии серьезного укрепления собственных принципов. Нормативизм сыграл свою роль, и теперь нам в его рассуждениях слышится тон старомодный, из прошлого, но было бы несправедливо утверждать, что своего исторического назначения нормативизм вовсе не выполнил.