Искусство любовной войны

Кетро Марта

И так далее, и так далее.

А теперь вдумайтесь.

Вы не умеете подавать сигнал бедствия.

Каждый встречный легко и с радостью сделает из вас суп и шкатулочку.

Вас очень просто убить, поместив в морозильник.

Вы похожи на член.

В трудной ситуации у вас зарастают ноздри.

Вы живёте в воде, но способны утонуть.

И ещё многое страшное.

Спрашивается, что же может сделать человек, чтобы соблюсти вашу хрупкую жизнь и душевное здоровье?

Единственное.

Оставить

в покое. В естественной среде черепаха живёт сто лет, её, конечно, можно убить долотом и киянкой, но это уже неестественное течение событий.

Если же проникнуться идеей об оставлении в покое — без себя, — как о возможном способе спасения живого существа, а потом распространить этот опыт на какие-нибудь ваши сложные отношения, то иногда открывается бездна, и оттуда что-то нехорошо смотрит триониксом.

Не моя маска

Говорила с подругой о всяких мелких, но едких неприятностях, и она вдруг сказала: «Единственное, чего я боюсь, — что у меня на лице отпечатается такое выражение, как сейчас».

И я подумала, что это в самом деле серьёзно, серьёзней, чем её текущие проблемы. И вот что вспомнила о себе.

Однажды я закончила неприятный телефонный разговор — меня ругали и стыдили (долго, нудно и не в первый раз) за поступки, которых я не совершала, — и стала собираться на прогулку. У нас неподалёку есть река, она умеет показывать всякие утешающие штуки, около неё удобно переживать несовершенства мира. Но когда я подошла к зеркалу, чтобы раскрасить физиономию, на меня взглянул незнакомый человек с жестоким взглядом.

Нет, даже не глаза — всё лицо было нехорошим, но, надо признать, красивым.

Кажется, со мной произошло что-то ужасное, а я, как всегда, не заметила, слишком озабоченная сохранением покер-фейса. Попыталась расслабиться, но из-под гневной маски выглянул затравленный зверёк. Нет, лучше уж как было.

Я позвонила мужчине, который знает о моём лице многое. Прибежала в кафе, он посмотрел и засмеялся — мы с ним всегда много смеялись.

— У меня стало злое лицо!

— Ты никогда не была доброй девочкой.

— Но я не была и злой. Милый, я не хочу становиться похожей на ведьму.

— Но ты уже на неё похожа. Или что сидишь на наркотиках.

— На быстрых?

— Да.

— Чай с мятой на ночь, веришь? Но меня слишком много обижали в последнее время.

Он всегда мне верил, в том смысле, что вру я исключительно себе, а мужчинам транслирую ту правду, какая есть. Заметил философски: «Если ты не считаешь себя виноватой, это ещё не значит, что ты ничего не сделала», — но настаивать не стал, добрый человек.

Потом позвонила подруге, нажаловалась на людей, которые ругают котика, а он не понимает за что, и от горя и бедствий, поразивших его, сделался неприятным. В заключение добавила:

— На следующей неделе пойду к косметологу, чтобы он убрал это с моего лица.

Она тоже засмеялась и говорит:

— Другие женщины ходят к психологу, чтобы он убрал «это» из их головы, а ты просто стираешь следы снаружи.

— Но это чужая маска, и я отказываюсь её

носить.

Всё кончилось очень просто: после очередного выматывающего разговора я закрыла лицо руками и приказала себе перестать, — совсем перестать, пусть и придётся отсечь то, что делает уязвимой, даже если это часть души. Не стоит кормить собой даже очень близких. Я не жертва. Я не жертва.

И когда отняла руки, выражение загнанного зверька-вырожденца исчезло без следа, и я поняла, что не хочу его больше видеть никогда. Да и ведьма потом куда-то делась, хотя и не без помощи косметолога.

И с тех пор я присматриваю за отражением в зеркале, заблаговременно пресекая истории, в которых замечаю на себе не своё лицо.

Рука мадонны Pieta

В качестве эпиграфа.

Однажды после долгого перерыва мы встретились с подругой, которая как есть художник и писатель, и стали быстро сверять часы:

— Ну чо как?

— Да ой. А ты? Этот твой как чо?

— Да жопа вообще.

— Чо так?

— Да блин. Все нервы мне… Я ему типа — ну чо ты, котик, ну ты чо? Нормально ж всё. А он такой: «Ааааа…»

— А я говорила, гопаря надо искать, с ними нормально.

— Да кто ж знал, он слово «университет» с двумя ошибками пишет, я-то думала, а он — вон.

— Да, жопа.

Мы некоторое время скорбно молчим, а потом она подытоживает:

— Вы прослушали разговор двух русских писателей о любви.

Так вот, слово «pieta» означает «жалость». Так называют иконографию сцены Оплакивания Христа с изображением мёртвого Иисуса, лежащего на коленях у Богоматери. Сегодня я хотела бы напомнить пьету Микеланджело, которая в соборе Святого Петра. Экскурсоводы неизменно подчёркивают «выражение левой руки Мадонны» — она как бы задаёт вопрос.

И, понимаете, если оставить величие и трагедию, если отвлечься от знания, что это мама с мёртвым ребёнком на коленях, а вообразить, допустим, раненого героя, останется очень понятный жест женского недоумения: ну чо ты, ну? Чо наделал-то? Чо не так вообще? А я чо? я как лучше, а ты вон…

Может быть, есть женщины, у которых после любви остаются обида, или светлые воспоминания, или ещё что, а у меня только pieta — недоумение, жалость, оплакивание. Я никогда толком не понимала мужчин, никогда не умела выяснять отношения и говорить о любви. Я могла только быть с ними — или не быть. Только любить — а потом забрать свою любовь, когда она делалась не нужна, и оплакать.

Слова — это для текста, а для любви были тела и прикосновения, забота и кошачье согревание друг друга. От разговоров всё время происходили фатальные ошибки, которых я даже не осознавала — ну как можно испортить что-то невесомым словом, если делаешь-то всё хорошо. Поэтому с некоторых пор я отказываюсь. Есть венецианская маска Моретта, простая чёрная маска, у которой ни рта, ни завязочек, — женщина зажимает штырёк в зубах. И молчит. Я давно её ношу, а если соглашаюсь выплюнуть, то краше, чем в эпиграфе, слов у меня нету. Ну их к чёрту, в самом деле.