Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы
Шрифт:
Наконец, наиболее важная для нас рамка в каком-то смысле совпадает с самыми традиционными границами «поколения» и в то же время имеет непосредственное отношение к понятию современности — принадлежность к «поколению» здесь прежде всего подразумевает определенный возрастной статус. В этом контексте «поколения» исследуются как феномен «нового времени», «современного», «модернизированного» общества, трансформировавший представления о неизменном и непрерывном чередовании жизненных стадий, возрастных периодов. «Современный» образ поколения (как он складывается к концу XIX века) включает в себя представления о разных «стадиях жизни», но доминирующее значение приобретает «молодость».
Одна из первых обстоятельных концептуализаций этой проблемы была предпринята на языке социальной психологии — Эрик Эриксон практически избегает термина «поколение», однако его концепция «стадий взросления» и анализ культурного статуса молодости [32] оказали безусловное влияние на поколенческие исследования. В макросоциальном масштабе место «возраста» и «молодости» в культуре описывает Шмуэль Айзенштадт в капитальной монографии «От поколения к поколению». Демонстрируя, что возрастные определения всегда расплывчаты (представляют собой не детальное описание роли, а общую канву для ролевого конструирования [33] ) и всегда взаимодополнительны («Возраст описывается только через отношение к другим возрастам, возраста — только в терминах друг друга» [34] ), Айзенштадт задается вопросом о том, почему именно эти ускользающие категории включены в базовый антропологический образ, и выясняет, в каких типах общества возрастные различия наделяются повышенной значимостью. Собственно проблема поколений, поколенческой общности решается как проблема возрастных, прежде всего молодежных организаций, движений, групп, которые в XX веке приобретают массовый характер. С точки зрения функционалистского подхода, которому следует Айзенштадт, в «современных» обществах возрастные категории осуществляют связь с «традиционными», «семейными», «партикулярными» ценностями, а возрастные группы позволяют соединить аскриптивные характеристики и достижительные ориентации, «эмоциональную безопасность» и взаимодействие с «другими», «чужими» [35] . Семантика переходности, закрепленная за возрастными категориями, позволяет Айзенштадту описать с тех же позиций и особенности эмигрантского сообщества — признать «молодежную группу» механизмом адаптации к «новым социальным условиям» [36] . Некоторые итоги этого этапа исследований подводит сборник «Молодость: Изменение и вызов», выпущенный под редакцией Эриксона; в числе авторов — Эриксон и Айзенштадт, Толкотт Парсонс и довольно известный исследователь «проблемы молодости» Кеннет Кенистон [37] .
32
Erikson E. H. Childhood and society. New York: W. W. Norton, 1950; Erikson E. H. Identity: Youth, and Crisis. New York: W. W. Norton, 1968. На русском: Эриксон Э. Детство и общество / Пер. и науч. ред. А. А. Алексеев. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Речь, 2000; Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис / Пер, с англ., под общ. ред А. В. Толстых. М.: Прогресс, 1996.
33
Eisenstadt S. N. From Generation to Generation: Age Groups and Social Structure. Glencoe, Illinois: Free Press, 1956. P. 24.
34
Там же.
35
Там же. С. 45.
36
Там же. С. 174.
37
Youth: Change and Challenge / Ed. by E.H Erikson. N.Y.: Basic Books, 1963.
На вторую половину 1960-х и начало 1970-х годов по вполне очевидным причинам приходится пик внимания к проблемам молодости и поколения, или, точнее, к проблемам молодости и поколения одновременно. Основной модус постановки этих проблем, опирающийся на риторику «изменения и вызова», довольно точно выражен в названии демографического исследования 1968 года: «Молодость как сила в современном мире» [38] . Нас здесь будет интересовать не столько непосредственно тема «разрыва поколений», «поколенческого бунта», «молодежной революции» [39] , сколько предпринятые на волне обсуждения этой темы опыты исторического и социологического анализа представлений о молодости [40] . Молодость начинает рассматриваться не только как переходный период и, более того, не только как стадия жизни [41] , но как специфический, изменчивый набор культурных смыслов (включая «современность», «новизну», «невинность», «бунт» и пр.), наконец, как особый институт, который формируется в эпоху первых европейских революций, а ко второй половине XX века автономизируется, приобретает статус «субкультуры» или даже «культуры» [42] .
38
Moller H. Youth as a Force in the Modern World // Comparative Studies in Society and History. 1968. № 10. P. 237–260.
39
Наиболее капитальные исследования на эту тему: Feuer L. S. The Conflict of Generations: The Character and Significance of Student Movement. New York: Basic Books, 1969; Mead M. Culture and Commitment: A Study of the Generation Gap. Garden City, N.Y.: Published for the American Museum of Natural History, Natural History Press, 1970; показательный проект — антология под общим названием The Youth Revolution: The Conflict of Generations in Modern History / Ed. and with an introd. by A Esler. Lexington, Mass.: Heath, 1974.
40
Musgrove F. Youth and the Social Order. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1965; Riley М. V., Johnson М., Foner A. A Sociology of Age Stratification. N.Y.: Russell Sage Foundation, 1972; Gillis J. R. Youth and History: Tradition and Change in European Age Relations, 1770 — present. N.Y., L.: Academic Press, 1974.
41
Психоаналитические и социопсихологические трактовки «молодости» как «стадии жизни» см., например: Lowenlhal M. F., Thurnher М., Chiriboga D. Four stages of life. San Francisco: Jossey-Bass Publishers, 1975; The Course of Life: Psychoanalytic Contributions Toward Understanding Personality Development / Ed. by Greenspan S. I. and Pollock G. H. Washington, DC: US Government Printing Office, 1980. Volume II: Latency, Adolescence, and Youth.
42
Nora P. G'en'eration // Les lieuxde m'emoire. T. III. Les France. Vol. I. Conflits et partages. Paris, 1992. На русском: Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 48–72. В числе относительно недавних исследований также: Attias-Donful С. Sociologie des g'en'erations. Paris: Press Univ. de France, 1988; Pilcher J. Age and generation in modern Britain. Oxford, N.Y: Oxford Univ. Press, Clarendon Press 1995; Youth culture in late modernity / Ed. by Forryts, J. and Bolin G. London: Sage Publications, 1995.
Несложно заметить, что слово «поколение» может указывать на метод исследования («поколенческий подход») или на его предмет (собственно «проблема поколений»), причем далеко не всегда удается с уверенностью отличить одно от другого. Впрочем, ближе к 1980–1990-м годам понятие поколения постепенно утрачивает контовскую инструментальность, более востребованным становится вопрос, «как сделаны поколения?» [43] — он будет определяющим и в этом исследовании. Методологически значимой окажется формулировка, предложенная французским историком культуры Пьером Нора: используя уже встречавшуюся нам метафору «места», Нора описывает поколение как «место памяти» [44] . Концепция «коллективной памяти» подразумевает, что исследователь имеет дело с определенными историческими моделями (в нашем случае — поколенческими): они не только особым образом конструируются, поддерживаются, транслируются, но и наслаиваются друг на друга, формируя актуальные для той или иной культуры способы оперировать понятием поколения, воспринимать историю в поколенческих категориях.
43
См., например: Wohl R. The Generation of 1914. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1979. P. 5.
44
Nora P. G'en'eration // Les lieux de m'emoire. Т. III. Les France. Vol. 1. Conflits et partages. Paris, 1992. На русском: Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 49.
Итак, говоря о «поколении», мы будем иметь в виду следующее. С одной стороны, речь пойдет о поколенческой риторике — в этом смысле правомерен вопрос, почему именно такой способ выстраивать отношения с историей популярен, почему именно при помощи поколенческих терминов задаются те или иные ценностные координаты. С другой стороны, нас будет интересовать конкретная модель, конкретный образ поколения — а значит, механизмы идентификации с этим образом, во-первых, и механизмы его распознавания, во-вторых.
Мы практически не будем упоминать о возрасте наших героев. Историки эмигрантской литературы часто замечают, что Поплавский родился в один год с Газдановым (1903), а Владимир Варшавский — в один год с Василием Яновским, автором известных воспоминаний о некогда «молодом» поколении литераторов-эмигрантов [45] (1906). Гораздо меньшее внимание привлекают другие возрастные совпадения. Юрий Фельзен, один из центральных персонажей «молодого», «незамеченного» поколения, — ровесник тех, кто пытался (с разной степенью успешности) играть роль «старших наставников», «учителей»: Георгия Адамовича, Георгия Иванова, Николая Оцупа, Марка Слонима (1894). Марина Цветаева, которая для «молодых литераторов» олицетворяла не только другое, «старшее» поколение, но и другой, «неэмигрантский» мир, — ровесница Юрия Терапиано, активно отождествлявшего себя с «молодой эмигрантской литературой» (1892). Оба моложе других «молодых литераторов» — Екатерины Бакуниной (1889), Сергея Шаршуна (1888). При этом Шаршун родился всего на два года позже «старших», «авторитетных» критиков — Владислава Ходасевича и Альфреда Бема (1886), и т. д. Очень осторожно мы будем оперировать и категориями «общей судьбы», «общего прошлого», «общих биографических вех» — как мы увидим, характеристики недавнего прошлого в данном случае размываются до универсального понятия катастрофы; из поколенческих манифестов выпадают какие бы то ни было упоминания о революционных событиях или Гражданской войне, хотя в ней и успели принять участие некоторые из «молодых». Напротив, образ поколения декларируется через отторжение популярной в первые годы эмиграции мемуарной риторики, привязывается к символам настоящего, к координатам 1930-х годов. Иными словами, для нас будут прежде всего важны те модели общности, те режимы коллективной идентификации, которые включаются в декларируемый образ поколения — мы будем исходить из допущения, что поколение возникает в тот момент, когда его существование декларируется.
45
Яновский В. Поля Елисейские: Книга памяти. Нью-Йорк: Серебряный век, 1983.
В то же время мы намереваемся учитывать, что смысловой горизонт понятия поколения для наших героев гораздо шире открытых деклараций, что именно неоднозначность поколенческой риторики делает ее востребованной, что чувство поколенческой общности существует на пересечении нескольких смысловых узлов. Здесь следует сослаться на исследование Бориса Дубина, который определяет место поколения как «поле напряжений — напряжений между представлениями о традиционно-иерархическом (его образ — семья), модерном („общество“ и элита, активные группы как его воплощение) и постмодерном (масса как продукт деятельности анонимных всеобщих институтов) обществе» [46] . К близким заключениям, хотя и с иных исследовательских позиций, приходит Сергей Зенкин, подчеркивая «логически нечистый характер» понятия поколения, коль скоро оно «используется для описания социокультурных фактов, но этимологически отсылает к природным процессам (смене живых особей)» [47] . В этом смысле конструкт «молодого поколения эмигрантской литературы» включает в себя и аскриптивные возрастные характеристики, связанные с «семейным», «псевдоприродным» временем, и романтический образ литературной элиты, призванной выразить «дух эпохи», предложить собственный проект «нового человека», а отчасти и формирующиеся вместе с массовыми институтами коллективные образы молодости («студенчество», «новобранцы» и т. д.).
46
Дубин Б. В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. С. 13.
47
Зенкин С. Н. «Поколение»: опыт деконструкции понятия // Материалы международной конференции «Смена поколений в социокультурной динамике XX века». 28–30 июня 2004, Москва. (В печати).
Наконец, для нас будет важно, что модель поколения конструируется не только теми, кто готов себя с нею отождествить, но и теми, кто пытается описывать ее с позиции «старших». Тема сосуществования, взаимодействия, комплементарности поколений, актуальная для Ортеги, и в особенности для Мангейма, в дальнейшем продолжала исследоваться и переопределяться. С этой точки зрения поколенческая терминология позволяет обозначить различные позиции в социальной иерархии [48] , поколенческие сюжеты представляют собой сюжеты социализации [49] , а драматургия «поколенческого конфликта» — состязание за «пространство актуального», за «право делать историю» [50] . Все это имеет непосредственное отношение к еще одному проблемному блоку — к проблемам «успеха», «реализации» и «непризнанности», «незамеченности».
48
См.: Riley М. W., Johnson М., Foner A. A sociology of age stratification. N.Y.: Russell Sage Foundation, 1972; Bettelheim B. The Problem of Generation // Youth: Change and Challenge / Ed. by E. H. Erikson. N.Y.: Basic Books, 1963. P. 89; Attias-Donfut C. Sociologie des g'en'erations. Paris: Press Univ. de France, 1988. P. 99; Pilcher J. Age and generation in modern Britain. Oxford, N Y: Oxford Univ. Press, Clarendon Press, 1995.
49
Об этом: Eisenstadt S. N. From Generation to Generation: Age Groups and Social Structure. Glencoe, Illinois: Free Press, 1956.
50
Об этом: Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 48–72.
Анри Пейр, автор вышедшей в 1948 году книги о литературных поколениях, посвящает заключительную главу «поколениям, достигшим успеха». Бегло констатируя в финале существование других, неуспешных, «неталантливых», «бесплодных» поколений, исследователь считает вопрос закрытым: «разные поколения получают неравные дары», и «никакого материалистического или экономического объяснения этому феномену дано быть не может» [51] . Спустя тридцать лет Роберт Уол, реконструируя мифологию «потерянного поколения», приводит известную цитату из воспоминаний Хемингуэя: «Все поколения были потерянными». Для Уола это утверждение указывает на специфику поколенческого языка как такового (речь, конечно, идет о «современном» языке, отсылающем к событиям Великой французской революции, а в 1930-е обретающем устойчивость литературного жанра): все поколения принесены в жертву, фатально обречены, обделены историей и в то же время обременены особой миссией [52] .
51
Peyre Н. Les G'en'erations litt'eraires. Paris: Bowin, 1948. P. 202.
52
Wohl R. The Generation of 1914. Cambridge, Mass., 1979. P. 41, 203.
В самом деле, поколенческая риторика не только не обходится без категорий успеха и поражения, но и прочно их соединяет. Успех обычно кажется оборотной стороной поражения: в пантеон успешных (то есть «в Историю») включаются поколения, которые, собственно, из истории «выпадают», «выламываются», «преодолевают жестокое время» и именно поэтому распознаются. Напротив, поражение («забвение потомками», «списание со счетов», «утрата актуальности») расценивается как закономерное следствие поколенческой реализации. Здесь важно, что при помощи категорий успеха и поражения связываются разные ракурсы поколенческого образа: под реализованным (нереализованным) поколением, конечно, понимают прежде всего элиту, узкие группы или даже отдельные, наиболее громкие имена, но эта шкала проецируется на предельно размытые аскриптивные, возрастные, фазовые характеристики. Доминирование в поколенческой риторике аскриптивных кодов может быть соотнесено с доминированием сюжетов поражения или, точнее, с непопулярностью сюжетов успеха: с такой точки зрения Дубин интерпретирует особенности отечественных способов говорить о поколениях. Исходя из концепции запаздывающей модернизации, он констатирует «несамостоятельность», «неавтономность» отечественных элит и специфически «партикулярный», аскриптивный ракурс поколенческого языка как преимущественно навязанного извне, с позиции «старших». Таким образом, популярность этого языка указывает на дефицит механизмов «инновации и репродукции» («поддержания и передачи достижений»), иными словами, на разлаженность социальных механизмов успеха; за поколенческими терминами скрывается история точечных, импульсивных «обвалов», «быстрого исчерпания любого ресурса перемен без подхвата и дальнейшей передачи импульса»; при этом между «критическими точками общих переломов находятся пропущенные, потерянные, нереализовавшиеся поколения (всегда нагруженная в России метафорика безвременья, паузы и пр.)» [53] .
53
Дубин Б. В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. С. 13; Он же. Сюжет поражения // Слово — письмо — литература. М.: НЛО, 2001. С. 271–272.