Искусство жить на сцене
Шрифт:
А почему нельзя? Попробуйте! Играйте, как играли тогда! Ну, вспомните — как это было?.. Была безответственность, вы ничего от себя не требовали, не старались, играли как вам хотелось. Вот и давайте — сейчас!
Актер освобождается от излишнего старания и начинает оживать, увлекаться. А вы ему: «А нельзя ли еще небрежнее... Вот так! молодец! еще!..» И актер наконец после какого-то пятого, седьмого замечания освобождается совсем.
А раз освободился — начал по-настоящему увлекаться обстоятельствами пьесы, обрел состояние свободы...
Читатель, может статься, неприятно удивлен моим призывом к безответственности, к небрежности, к тому, чтобы актер не считался с публикой...
Я совсем не хочу воспитать в актере такие качества. Мера эта только временная.
Все дело в том, чтобы выбить ученика из его непоколебимого, упорного состояния старательности.
Опыт показывает, что бывают такие случаи, когда обычными нашими средствами ничего не добьешься, и надо хватить через край.
Вредные формы небрежности
Очень часто этот прием «небрежничанья» дает поразительные результаты. Но он не везде пригоден. Есть молодые люди, которые обладают такой самоуверенностью, что все делают сверх всякой меры небрежно и кое-как. Тут надо держать ухо востро.
Вот один из таких примеров.
Молодой человек не без способностей, но очень самоуверенный, «знающий себе цену». Эта «свобода», эта тактика поощрений ему как нельзя более по вкусу. Делать ничего не надо, пусть делается все само собой! Он ничего от себя не требует, ни к чему не принуждает себя... Неопытный преподаватель смотрит и радуется: как хорошо, какая непринужденность!
Мало-помалу преподаватель начинает, однако, ощущать какую-то неловкость. Что-то не то!
Не то! Это не свобода, не непринужденность, это просто возмутительное небрежничанье.
Людей он как следует не видит, что говорят ему — толком не слушает, он занят всецело своей особой. А если он к тому же легкомыслен и пустоват,— обманутый вначале преподаватель от беспрерывного угощения этой как будто бы свободой скоро почувствует оскомину.
Но даже самый «старательный» актер может скатиться к такому небрежничанью. Бояться этого не следует — поправить дело не трудно. Зато этот период «небрежничанья» приносит обыкновенно немалую пользу: человек постигает на практике, что непринужденность, непосредственность не такая уж невозможная вещь.
Эта обретенная им свобода пока еще поверхностна: в голове и в сердце у актера довольно-таки пусто. Пусть так, но по сравнению с тем состоянием полной связанности, какое было у него вначале, это ведь все-таки свобода? Ну и довольно пока. Лишь бы ступить хоть краем ноги на новую тропу, а там можно и укрепляться на ней.
В дальнейшем преподавателем могут быть допущены две ошибки: одна заключается в том, что преподаватель удовлетворится этой свободой. Это бывает обыкновенно тогда, когда актер обладает так называемым сценическим обаянием: что бы он ни делал, как только он вышел на сцену — он приятен, на него хочется смотреть.
И вот тут можно легко проглядеть и поверхностность и пустоту актера [20] .
Вторая ошибка вот в чем: видя, что небрежничанье перешло через край, и не зная, как с ним справиться, преподаватель может подумать, что свобода на сцене должна быть относительной — полная-то свобода «не туда заводит»!
И начнет опять ограничивать актера, натянет вожжи... словом, вся работа насмарку.
А дело тут совсем в другом: небрежничанье располагает к тому, что актер «пускает себя» поверхностно, дает свободу лишь самым внешним проявлениям жизни. И к этой периферийной, поверхностной свободе надо попытаться прибавить еще и свободу более глубокую — свободу душевную.
20
Кстати сказать, как обаяние, так и другие счастливые сценические данные, имеющиеся от природы у актера причинили немало зла искусству. Актер обладает хорошей внешностью, у него красивый голос, приятная манера держаться — выйдет такой на сцену, и на него с удовольствием смотришь, наслаждаешься его голосом... А если всмотреться и суметь отбросить впечталение от этих природных данных, может оказаться, что внутри-то там ничего и нет. Актера-то и нет совсем. Есть просто очень милый, красивый, пленительный молодой человек (или девушка) и достаточная доза самоуверенности.
Но публика им любуется, любит его, балует, и иногда создается даже впечатление, что это крупный актер.
— Ах, ты еще не спишь, Зина...
— Я тебя жду. Ведь ты же просила меня помочь.
— Меня задержали.
— Твой доклад завтра. Ты забыла?
— Не забыла, как можно. Но не могла. Говорю, задержали по очень серьезному делу.
— Что же не позвонила? Я бы ушла — у меня свои дела есть.
— Да, верно. Прости, пожалуйста. Нехорошо вышло.
И содержание текста как будто бы должно было толкнуть на серьезное отношение между партнерами и актриса достаточно чуткая и совсем не легкомысленная. Однако она влетела в комнату и прощебетала все свои слова беззаботной птичкой...
Партнерша («Зина») удивлена, обижена и, в конце концов, раздосадована ее беспечностью и неделикатным отношением к себе. Тем более по настроению совсем было не похоже, что задержало ее что-то действительно серьезное.
Этюд окончен, ученица чувствует себя победительницей.
— Неплохо,— скажешь ей.— Только почему вы все-таки мало себя «пускаете»?
Она так и оторопеет — ей казалось, что она так свободна, так непосредственна, и вдруг: «мало пускаете».
— Ну как же. Конечно, не пускаете! Вспомним, как было дело. Зная за собой тот грех, что вы очень исполнительны, старательны и не даете достаточной свободы своим творческим проявлениям, вы захотели попробовать на себе этот прием. Самое слово «небрежность», по-видимому, вы поняли так, что и весь текст должен быть не более, как пустая болтовня. С тем вы и слова себе повторили и вышли из класса. Так вы и начали — не видя толком «Зины» и не замечая ее недовольного, раздраженного состояния. Или, быть может, вы заметили?
— Сначала, действительно, не заметила, а потом, когда она напомнила о докладе, о том, что она ждала меня — во мне что-то дрогнуло...
— Почему?
— Ну как — почему? Ведь завтрашний доклад — это не шутка.
— Сейчас вы говорите — не шутка, а тогда?
— Я побоялась, что это выбьет меня из моей новой свободы и непринужденности и...
— И отмахнулись, как будто ничто вас не задело, не обеспокоило. Как это, по-вашему, следует назвать — пустила или не пустила?
— Да, очевидно, тут я себя остановила.
— И сломала этим все живое, все неожиданное в ходе этюда!
Актер уверен, что чрезвычайно свободен и полностью отдается своей творческой жизни. На самом же деле он затормаживает в себе все самое главное.
Чтобы выправить актера, следует поймать его «на месте» и тут же разъяснить ему, что свобода, которую он получил при помощи небрежности, пока очень ограниченная. Теперь надо идти дальше: надо к свободе и непринужденности внешних проявлений добавить свободу и непринужденность внутренней жизни — «освободить» свой внутренний мир, не мешать ему проявляться!