Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
Возле фальшборта толпились матросы, гардемарины, морпехи, но ни вахтенный начальник, ни старший офицер, ни полковник Розен даже не подумали рявкнуть на них.
— Дошли… — с наслаждением выдохнул Враницкий и даже улыбнулся, чего за старшим офицером обычно не замечалось. Прикрыл глаза и потянул ноздрями воздух. — Фу-ты, ну ты… Как будто уже берегом пахнет. Мерещится, что ли?
Розен не ответил, но тоже улыбался, и на сей раз кошмарный шрам на лице полковника не делал его улыбку жуткой.
— Увидеть Фудзи издали — хорошее предзнаменование для прибывающих
Но уже через минуту силуэт конической горы растаял в невесть откуда взявшейся дымке, и общее приподнятое настроение скакнуло вниз. Враницкий гаркнул на толпящихся без дела, а Розен поинтересовался у Канчеялова:
— Ну-с, что теперь говорят народные туземные приметы?
— Как бы нам в шторм не попасть, — озабоченно молвил Пыхачев, неслышно подойдя сзади. — Ветер-то крепчает. Не по нраву мне эти воды. Если разобраться, много ли мы о них знаем? Павел Васильевич, голубчик, распорядитесь взять один риф. Да прикажите Свистунову спуститься, неровен час шквал налетит…
— Слушаюсь, — козырнул Враницкий.
Старший офицер остался недоволен: Свистунова, по его мнению, следовало держать на салинге ровно столько времени, чтобы только мочевой пузырь не лопнул, затем разрешить сбегать в гальюн — одна нога здесь, другая там — и вновь на салинг… Или даже высадить наглеца на любом из безлюдных островков, что льнут к Японии, как стая мелких рыбешек к китовой акуле. Были прецеденты.
Мичманишка, а туда же — денщика ему подавай!
О том, что в долгом плавании люди становятся раздражительными, Враницкий превосходно знал по собственному опыту. Как бороться с этим злом? Матросов — держать в строгости, но не возбранять им собираться вечерами на баке. Офицерам — предложить занятия, соответствующие их образованию. Канчеялов прочитал уже третью лекцию о Японии. Фаленберг и Завалишин при всяком удобном случае расставляли на доске шахматные фигуры и погружались в задумчивость. Батеньков отчего-то полюбил вести с отцом Варфоломеем диспуты на богословские темы. За Тизенгаузена с Фаленбергом старший офицер не беспокоился, а за Гжатского и подавно. Изобретатель морской самоходной мины делил теперь время между мастерской и своей каютой, где оборудовал фотографическую лабораторию. Подвинуться умом он не мог, поскольку, по мнению Враницкого, это уже давно произошло. К счастью, не без пользы для дела.
Оставались Корнилович и Свистунов. Всякую свободную минуту они проводили у цесаревича за картами и вином. Розен был бессилен помешать этому. Был случай, когда пьяный цесаревич пытался не отпустить Корниловича на вахту под предлогом неоконченной игры — шатался, вращая кровавым глазом, махал руками и ревел: «Я запр-р-р-рещаю!..» — а Корнилович лишь скалился, не потрудившись даже встать. Жаловаться Пыхачеву Враницкий не пошел, предвидя результат, — употребил власть сам.
Свистунов — того хуже — вздумал обзавестись личным денщиком, для каковой функции наметил робкого матроса Илюхина. В ответ на несмелое возражение — избил беднягу так, что понадобилась помощь доктора Аврамова. Команда выстроилась на шканцах и принесла жалобу. Враницкий, моментально заметивший, что к матросам примкнули и морпехи, сообразил, что глоткой и свирепостью здесь не возьмешь, пообещал разобраться и доложил командиру. Пыхачев схватился за голову.
— Боже мой! Что же теперь делать? Разве что выговор ему закатить?
— Мало. Матросы не поймут. Что я им скажу?
О последней вырвавшейся фразе Враницкий немедленно пожалел. Хорош старший офицер! Но взволнованный Пыхачев, кажется, не заметил.
— Тогда как же быть? Павел Васильевич, вы уж подскажите…
— Шли бы в открытом океане — посадили бы наглеца под арест суток на трое. Но Япония рядом. Хорошо бы, чтоб до берега наказание кончилось. Британцы практикуют сидение на салинге.
— Однако… он же офицер!
— Они и к офицерам применяют это наказание, Леонтий Порфирьевич. Офицер сидит, как ворона на ветке, матросы внизу зубы скалят. Безобразие, конечно, но ведь команда-то в сущности права…
— Ну, так тому и быть. Скажите, что я приказал.
И мичман Свистунов уподобился вороне на ветке. Против ожидания, к наказанию он отнесся юмористически. Сидел, спрятав голову в воротник, ежился на ветру, высматривал Фудзи.
Запищала боцманская дудка, послышались отрывистые команды, загремела брань боцмана Зорича. По вантам полезли матросы.
— Вижу позади нас неизвестное судно! — донеслось вдруг с салинга.
Враницкий сейчас же приложил к глазам морской бинокль. Смотрел долго.
— Паровая баркентина, — доложил он командиру. — Идет под одними парусами, но ходко. Вон как ее кренит.
— Флаг разглядели? — спросил Пыхачев. — У вас глаза лучше моих.
— Надо думать, через час разглядим. Гм… Случись такая встреча близ Европы, я бы посоветовал пробить дробь-тревогу. Типично исландская посудина английской постройки.
Пыхачев взглянул на Враницкого и с улыбкой покачал головой:
— Полно вам, Павел Васильевич. Мы близ Японии, какие здесь могут быть исландские пираты? Обжегшись на молоке, на воду дуете?
— Леонтий Порфирьевич!
— Не обижайтесь. Почему бы не предположить, что это англичане и есть? Идут, наверное, от Сандвичевых островов, как и мы. Что в этом удивительного?
Старший офицер постарался вздохнуть незаметно. Беспечность командира могла вывести из себя и человека с более крепкими нервами.
— Британцы мало используют данный тип судна, Леонтий Порфирьевич. Тем более в рейсах через Великую Атлантику. Маловата скорлупка.
— Вот именно: маловата. Неужели она может нам угрожать?
Враницкий не желал напоминать Пыхачеву о том, что бою с пиратской эскадрой между Оркнейскими и Шетландскими островами, кончившемуся гибелью «Чухонца», предшествовало как раз появление малых суденышек противника по корме.
Он только спросил:
— Не приказать ли развести пары?