Испанская хроника Григория Грандэ
Шрифт:
В последний раз я посмотрел на темную Барселону, где все еще, как свечи, полыхали непотушенные пожары. Легкий бриз гнал к порту дым, копоть и чуть сладковатый запах тротила. Как не хочется лезть внутрь холодной стальной коробки!
В носовом отсеке — четыре торпедных аппарата, по два в ряд. В свете неярко горящих электрических ламп слегка поблескивают их крышки. На тонких цепях подвешены узкие койки матросов. Сквозь запах соляра и металла пробивается аромат свежих овощей и фруктов, сложенных в этом же отсеке. Живительный дух земли держался долго, на протяжении всего плавания, и, когда при длительном пребывании под водой становилось трудно дышать от нехватки кислорода, я приходил в торпедный отсек вдохнуть эти запахи…
Матрос, последним спустившийся с палубы, задраил люк. Я посмотрел на своих спутников. Таба сидел на мешке с картофелем и проверял содержимое своих карманов. Виктор стоял, по-морскому расставив ноги, и выражение его лица говорило о том удовольствии, которое он испытывал, оказавшись вновь на военном судне.
Дверь в задней переборке отсека была открыта, за узким коридором виднелось ярко освещенное помещение. Вскоре оттуда появился молодой человек с усталым лицом и светлыми волосами — второй русский в экипаже лодки, переводчик командира. Он передал нам распоряжение командира перейти в кают-компанию и на время плавания расположиться там. За трехметровым коридором, стенка которого отделяла крохотную каюту командира, находилось самое обширное помещение лодки — кают-компания. Ближе к левому борту, перед кожаным диваном, одновременно служившим койкой и для старшего помощника, к полу был привинчен продолговатый стол. Над диваном, в специальных держателях, — ручной пулемет (по тревоге его выносят наверх). У передней переборки — небольшой квадратный стол, место штурмана; над столом навигационные приборы и койка на цепях. Четыре круглых стула ввинчены в пол с трех сторон стола, по правому борту — проход в центральный пост управления. Оттуда доносятся отрывистые команды.
Запустили дизели. Их работа отозвалась легкой дрожью палубы. По отсекам прошел легкий сквозняк. Дизели то замирали, то начинали стучать сильнее. Лодка совершала сложный маневр в лабиринте минных полей, который, как мне показалось, продолжался слишком уж долго. Но вот дизели застучали часто и ровно — мы легли курсом на Минорку.
Таба сел за стол, положил на него натруженные руки, склонил голову и явно намеревался подремать. Виктор стоял у открытой двери переборки и смотрел, что происходит в центральном посту.
— Виктор!
— Есть? — отозвался он.
— Вы плавали на подводных лодках?
— Всего два раза, да и то вблизи Севастополя. Я служил на эсминцах… Люблю эти быстрые корабли… На них все видно, а здесь идешь как впотьмах… Железный ящик…
— Железный ящик, — машинально повторил я.
— Должно быть, страшно умирать здесь… захлебываясь, задыхаясь… Уж лучше там, наверху, под солнышком…
Виктор понимал обреченность республиканской Испании и все же пошел на это задание добровольно. Ведь теперь он мог остаться в стороне от борьбы или уйти на ту сторону, к франкистам.
Об этом у нас был откровенный разговор уже позже, когда мы вернулись из похода в Барселону.
— Когда мы отошли от пирса, в первый час плавания, из которого, по правде сказать, я не надеялся вернуться, вспомнилась вся моя беспутная жизнь, — говорил Виктор, наливая себе крепкого кофе. — Не знаю возьмете ли вы меня, белогвардейца, с собой в Россию. Возможно, и не возьмете… Зачем я вам там нужен? Но мне до боли в сердце хочется верить, что я опять увижу Россию и пройдусь по родной земле…
— Зря сомневаетесь, Виктор. Мы обязательно вас возьмем. Вы ведь теперь наш, совсем свой… Правда есть одно «но», — сказал я, пристально посмотрев на своих собеседников.
— Какое? — с тревогой в глазах спросил он.
— Это «но» существует для всех нас. Мы все вернемся домой, если нам удастся живыми уйти отсюда.
— Да, Да, это верно… конечно… — пробормотал Виктор, опуская голову.
Таба тоже кивнул в знак согласия. Мои слова, невольно сорвавшиеся с губ, нарушили благодушное настроение, охватившее нас в тот вечер, и вернули к суровой действительности. Война проиграна.
— Мы уйдем последними, — сказал Таба, облизнув сухие губы.
— Это будет непросто, — добавил Виктор.
Но я несколько забежал вперед. В то время наш поход только начинался.
В кают-компании вновь появился переводчик, передавший мне приглашение командира подняться на мостик.
Вслед за ним я полез по отвесному трапу наверх. Засасываемый дизелями воздух с силой входил через открытый люк, продувая отсеки лодки. На мостике командир в большой бинокль осматривал ночное небо. Переводчик, вахтенный офицер и сигнальщик — каждый из них наблюдал за своим сектором. Лодка низко сидела в воде, готовая в любой момент скользнуть в глубину.
— Займите место поближе к люку, — сказал мне командир. — По тревоге первым прыгайте вниз.
В эту совсем не холодную осеннюю ночь горизонт сливался со спокойным морем. Мерцающие звезды отражались в водной глади, и не различить, где кончается небо и начинается море. Мы шли по краю оживленной средиземноморской дороги. Слева светились огни кораблей, и только опытный глаз моряка отличал их от звезд у горизонта. Из Африки дул теплый упругий ветер. В полночь невдалеке прошел большой пассажирский лайнер, держа курс на Марсель. Откуда он шел? Из Африки, Америки? В бинокль я видел людей на ярко освещенных палубах. Сквозь ровный шум моря мне чудилась доносящаяся оттуда музыка. А может быть, и не чудилась… Там — мирная, приятная жизнь… Испарения поднимались с поверхности моря, и в их потоках дрожали огни проходящих кораблей и свет далеких звезд.
Долгая ночь идет к концу. На востоке наметилась линия горизонта. Наступило время погружения. Дизели остановлены, и в тихом журчании воды наша лодка уходит в глубину. Электромоторы медленно вращают винты и, как удары сердца, толкают лодку вперед.
Идем двухмильным ходом, что обеспечивает максимальное время пребывания под водой.
Наверное, на горизонте уже видна Минорка, но об этом знает только командир. Временами он поднимает перископ и осматривает море…
С-4 — старая лодка. В борту рубки видны латки на нескольких пробоинах. Они слезятся, и кое-где бьют тонкие волосяные струйки воды. Изношенные аккумуляторы при больших нагрузках плохо держат заряд, и мы ползем, как ленивая рыба, едва шевелящая плавниками.
К десяти часам утра подходим к мысу Кавалерия, на северной оконечности Минорки. Всплываем и идем в тени высокого берега. Свежий воздух врывается в отсеки лодки, пьянит, слегка кружит голову. Мы почти у цели, вблизи порта Маон. Командир спускается к себе в каюту, чтобы переодеться и явиться к коменданту острова по всей форме, — такова незыблемая традиция военных моряков.
Завтракаем в кают-компании: отварной картофель, португальские сардины, хлеб и чашка плохого кофе.
— Самолет по курсу? — неожиданно раздается сверху, и тут же звучит боевая тревога. Полуодетый командир выскакивает из каютки, на ходу засовывая полы белой рубашки в брюки.