Испанская хроника Григория Грандэ
Шрифт:
Уже ночью подошел он к таверне, где мы их ждали. Как и тогда, в камине тускло горел уголь. Ленивые фиолетовые огоньки медленно лезли из жара, бросая на стены колеблющиеся тени людей, сидевших вокруг очага. Карлос открыл дверь, все обернулись.
— Ян Рубио погиб… — тихо сказал он и опустился на колени, как в церкви.
Да, успех этого похода был оплачен гибелью Яна. Я долго не мог забыть этого человека, которого знал на протяжении всего лишь нескольких дней. Война сразу же показала мне свое кровавое лицо…
Карлос Чико стал моим «телохранителем» — он всегда ездил со мной, готовый вступить в схватку с убийцами из «пятой колонны», франкистами, охотившимися на пустынных дорогах и в темных улицах за советскими и другими добровольцами.
Прошло неполных два года со времени похода к Ла-Гранхе, и отважный испанский комсомолец Карлос Пинтадо, прозванный Чико, погиб в феврале 1939 года, сражаясь на улицах Мадрида, когда предатели Касадо и Миахи восстали против республики и сдали столицу франкистам. Я свято храню его фотографию, где он снят с непокрытой головой, в простой рубашке с боевыми ремнями крест-накрест…
Потом было много походов, они чередовались одни за другим. В густонаселенной небольшой Испании днем двигаться было опасно, а поэтому когда мы уходили на несколько суток, то обычно устраивали дневки в укрытых местах, в узких лощинках, окруженных холлами, или на склонах, усеянных гранитными глыбами и кустами. Наши наблюдатели сидели на высотках, со стороны возможных подходов. В светлое время дня часами рассказывали друг другу разные истории. Среди бойцов отряда были неутомимые, изобретательные рассказчики. Лежа на сухой земле в тени под кустами, смотрели на небо, но которому плыли облачка, похожие на куски белой ваты, парили орлы. Кругом трещали кузнечики. В кустах гнездились птицы, и их нежное щебетание слышалось со всех сторон. Они стремительно носились над кустами и, внезапно обнаружив нас, на мгновение застывали, трепеща крылышками, а затем исчезали, уносясь прочь. От окружающего пейзажа веяло таким безмятежным покоем, что ожесточенная война на этой земле уходила из сознания.
МЫ ДЕЙСТВУЕМ НА МАДРИДСКОМ ФРОНТЕ
Сыроежкин не засиживался в тылу (хотя понятие тыла в то время в Испании было весьма относительным). Под властью республиканского правительства находилась меньшая часть Испании, целиком доступная вражеской авиации. В городах при каждом удобном случае проявляли себя в диверсиях и вредительстве подпольные вражеские группы; так называемая «пятая колонна».
Приезжая в отряды, Григорий часто отправлялся с группой на выполнение заданий. Перед этим он обязательно сам изучал местность, переходил с одного наблюдательного пункта на другой и безошибочно определял, где безопасней перейти линию фронта, а ночью шел с группой «на ту сторону». Чего только не случалось с нами в этих походах!..
Однажды дождливой ноябрьской ночью мы возвращались из похода на реку Хараму. Машину вел матрос Игнасио, рядом с ним сидел мой постоянный спутник автоматчик Таба, отважный боец-болгарин, пришедший к нам из интернациональной бригады.
Мы с Гришей сидели на заднем сиденье удобного большого лимузина «испано-сюиза», мчавшегося по пустынной дороге со снятым глушителем. Проехали Аранхуэс, направляясь к Чинчону.
Дождь усиливался. Спустившись в темную долину, Игнасио спутал дорогу и, повернув налево, повел машину в сторону Сесеньи, занятой фашистами. Мы взяли подъем и выскочили на открытое плато. Кругом мрак. За ревом мотора мы не услышали выстрелов кавалерийского разъезда мавров, и только свист близко пролетавших пуль заставил Игнасио остановить лимузин. Послышался топот скакавших лошадей.
Не успел я сообразить, что произошло, как Гриша сунул в карман пару гранат, Схватил свой крупнокалиберный пистолет и, выскочив из машины, скрылся в темноте.
— Разверни машину! — крикнул он мне.
Таба побежал за ним, а я, выйдя на дорогу, стал помогать Игнасио разворачивать на узкой дороге громоздкую машину. Сделать это было совсем не просто. Два раза мы едва не вогнали наш автомобиль в кювет, из которого вряд ли выбрались бы без посторонней помощи.
Вблизи раздался треск автомата Табы, а за ним Два разрыва брошенных Гришей гранат, Мавры ответили воем и нестройной стрельбой. Наконец Игнасио удалось развернуть машину. Гриша и Таба появились из туманной мглы и вскочили на подножки. На предельной скорости Игнасио погнал автомобиль назад. Вдали на дороге был виден свет красного фонаря. Мы остановились и нас окружили вооруженные солдаты, охранявшие эту злосчастную развилку дорог. Здесь не было сплошной линии фронта. Шел дождь, охрана сочла за лучшее укрыться в шалаше и спать, полагая, что в такую ненастную ночь никто шататься по дорогам не будет. Когда же мимо них с ревом промчалась машина, они решили, что это перебежка к противнику. Подобные случаи бывали. Теперь же кто то мчался со стороны франкистов! Капрал приказал перегородить дорогу. С недоверием слушали солдаты нескладное объяснение Игнасио, признававшегося в своей ошибке. Но Таба вмешался в разговор, коротко объяснив, что в машине два русских товарища — военные советники. Это рассеяло сомнения патруля, и, пожелав нам счастливого пути, капрал разрешил следовать дальше. Когда я хотел вмешаться в разговор с патрулем, Григорий удержал меня, сказав: «Пусть они сами договорятся…».
Казалось, ничто не может вывести Григория Сыроежкина из равновесия. Все его поступки и действия обычно были неторопливы, порой казались медлительными и даже ленивыми. В любой обстановке он ориентировался мгновенно, принимай нужное решение. У него было скромное образование (да и никто из нас в то время не мог похвастаться ученостью), и тем не менее в его манере говорить было что-то от ученого; в суждениям осторожен, не спешил с выводами, взвешивал каждое свое утверждение, и в спорах всегда у него был убедительный довод.
В июне 1937 года, вскоре после гибели на фронте под Уэской командира 12-й интернациональной бригады генерала Лукача — венгерского писателя Матэ Залки, мы с Григорием выбирали на Гвадалахарском фронте место для ночного перехода одной из наших групп. Мы переезжали с одного наблюдательного пункта на другой, пока не оказались на Французском шоссе, проходившем по плоскогорью между двумя долинами, расположенными восточнее деревушки Гаханехос.
Местность была совершенно открытой, и с дальних высот противник просматривал участок шоссе, примыкавший к передовой. Игнасио поставил машину за полуразрушенным домом, а мы пешком прошли к наблюдательному пункту. Заметив наше возвращение, он вывел машину на шоссе и поджидал нас. В этот момент послышался выстрел 88-миллиметровой немецкой пушки, затем свист приближающегося снаряда, а за ним, несколько в стороне от дороги, его разрыв, примерно на уровне домика дорожного мастера. Едва мы тронулись с места, как вражеская батарея открыла беглый огонь. Снаряды стали рваться с обеих сторон шоссе. В моем сознании со всей отчетливостью возникла обстановка недавней гибели Матэ Залки. Я крикнул Игнасио: «Пронто!» [10] . Но этот обычно спокойный и немного флегматичный человек, видимо, тоже был взволнован и, как иногда бывает в подобных ситуациях, нечаянно заглушил мотор.
10
Пронто — быстро, быстрее (исп.).
Я взглянул на Григория, сидевшего рядом со мной. Он спокойно закуривал сигарету. Затем локтем руки уперся мне в грудь, заставляя распрямиться. Оказывается, слыша свист летящих снарядов, я машинально нагнулся.
Наконец Игнасио вновь включил двигатель, и мы тронулись с места. Но не успели проехать и нескольких десятков метров, как очередной снаряд разорвался впереди прямо на шоссе. Со свистом пронеслись осколки, и один из них, видимо, совсем маленький, разбил переднее стекло нашей машины. Выключив скорость, Игнасио выскочил наружу и бросился в кювет, а за ним и я, Григорий и Таба, два невозмутимых человека, оставались на своих местах. Каждый миг ждал я попадания снаряда в машину и не мог преодолеть в себе этого чувства — ведь так погиб Лукач! Теперь от наблюдателей противника наш автомобиль был закрыт домиком дорожного мастера, и они его не видели, очевидно, предполагая, что он продолжает двигаться, а поэтому перенесли огонь вперед по шоссе.
Григорий жестом приглашал меня вернуться в машину. Когда я занял место рядом с ним, Игнасио на большой скорости повел тяжелый «испано-сюиз» среди падающих снарядов и быстро вывел его из зоны обстрела. Григорий протянул мне портсигар.
— Закури, это успокаивает, — сказал он и, помолчав, усмехаясь, добавил: — Раз родились, все равно умрем…
Я замечал, что на войне некоторые избегают разговоров о смерти, другие, наоборот, слишком часто говорят о ней, но каждый втайне надеется, что его-то она минует. Был у нас в Мадридском отряде милый долговязый юноша, канадский студент Фрэнк, увлекавшийся химией. Как-то в разговоре он сказал: «Смерть тенью ходит за нами…»