Испанская хроника Григория Грандэ
Шрифт:
На участке 15-го пограничного отряда устроили ему переход через границу. Андрей Федоров тоже переходил с ним. Шел Борис Викторович уверенно, захватив с собой ближайшего сподвижника Деренталя и его жену, свою любовницу. Привезли его в Минск на «конспиративную» квартиру организации. Стали завтракать, подали чай, закуски, выпивку… В это время открывается дверь, вбегают красноармейцы, входит полномочный представитель коллегии ОГПУ по Белоруссии товарищ Пиляр, «Именем Союза Советских Социалистических Республик вы, Савинков Борис Викторович, арестованы!»
Я стоял за его стулом, на всякий случай. И если бы вздумал сопротивляться, то я обхватил бы его руки…
Щуплый он был мужчина. Вначале он не поверил в арест, решил, что все это подстроено для проверки мужества, что ли… Но потом, когда привезли его на Минский вокзал, убедился: «Узнаю ум ГПУ! — говорил он. — Браво, ГПУ!»
Гриша усмехнулся:
— Ну, вот а все… Но пусть тебе не кажется, что дело было таким простым и легким, как я о нем рассказал. Такие дела легко не делаются. Труда и нервов вложили много! А сколько времени заняло! Были такие моменты, когда казалось, что все дело провалено. Вот пошел я в Польшу проверить эти опасения. Шел и не знал, вернусь ли. И те, кто посылал меня, тоже не знали… — Григорий замолчал и после долгой паузы продолжал: — Если подтвердились бы наши опасения и Савинков убедился, что все нами подстроено, то, как ты сам понимаешь, они со мной не церемонились бы. Конечно, встреча со Стржелкевским — неприятный, не предвиденный эпизод, однако, на мое счастье, обстоятельства сложились так, что она не сорвала задания.
Григорий опять помолчал.
— Трудновато нам приходилось все это время, до окончания дела… Но разве обо всем расскажешь… Ни рассказать, ни описать во всех деталях такие дел, невозможно. Тут столько нюансов, и тон, и взгляд, обстановка, а главное — чувства, интуиция и еще черт его знает что… Нет, этого передать невозможно. Да нужно ли?
— А как же быть нам, у которых нет такого опыта. Кто должен нас учить?
— Вот мы с тобой здесь… Учись… Я здесь тоже учусь тому, чего не знал. — Немного подумав, Григорий, как бы спохватившись, поспешно добавил: — Но главную роль во всем деле играл не я, а Андрей Федоров. Это он ездил в Париж и сумел так представится Савинкову, что старый, хитрый и очень осторожный конспиратор поверил ему. — Гриша засмеялся, помотал головой и, подняв палец, очень убежденно сказал: — Для этого нужно было обладать огромным талантом. Андрей был настоящим артистом, хорошо играл свою роль… Ну а я, я только помогал ему… Что тебе еще сказать? Знаешь, давай спать! — неожиданно закончил он и, повернувшись к стене, натянул одеяло…
Да, на этот раз Григорий был разговорчив. Обычно когда его просили рассказать о каком-нибудь его деле, он отвечал: «Не знаю… Что-то вы путаете, это был не я» — или отделывался коротким «забыл». И говорил это с таким видом и так убедительно в своей непосредственной, неповторимой манере, что спрашивавший замолкал, и хотя не верил, но не пытался настаивать.
Его натренированной воле я всегда завидовал.
Вспоминается мне еще одна страничка жизни Григория Сыроежкина. О ней я узнал не от него.
Кадровый английский разведчик Сидней Рейли, опасный, непримиримый враг, упорный и настойчивый организатор диверсий и террористических актов, не раз нелегально появлялся в нашей стране и, сделав свое черное дело, благополучно уходил за кордон.
Но пришла и его очередь. Подобно Савинкову, попался он на тонко разработанную ОГПУ легенду и вновь в 1927 году нелегально отправился в Советский Союз.
Через реку на границе с Финляндией его на спине перенес чекист-пограничник товарищ Петров — Тойво Вяхя, по национальности финн, игравший в этом деле роль советского пограничника, якобы работавшего на финскую и английскую разведку. Тойво Вяхя долго вез Рейли по лесам в объезд пограничных железнодорожных станций. Так он довез его до станции Парголово, вблизи Ленинграда, и сдал в вагоне двум чекистам, поджидавшим их. Одним из этих чекистов и был Григорий Сыроежкин, доставивший английского шпиона в Ленинград.
Как-то я спросил Григория об этой встрече с Рейли, на его лице появилась презрительная гримаса, и он с отвращением отозвался о нем как о человеке, у которого за душой не было ничего святого. Он говорил, что этот «знаменитый» английский разведчик был презренным трусом; попав в руки чекистов, Рейли сразу же предал своих хозяев, предложив ОГПУ свои услуги, и рассказал все, что было ему известно о деятельности английской разведки против нашей страны.
В первые годы революции, когда Ф. Э. Дзержинский возглавлял ВЧК, он писал: «Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наше дело. Некогда подумать о своих и о себе. Работа и борьба адская…»
И когда я думаю об операции «Синдикат» и об участии в ней Григоря Сыроежкина, мне всегда вспоминаются эти слова.
Итог героической работы Федорова и Сыроежкина, работы, в которой ставкой была их жизнь, изложен в коротком документе — приговоре Военной коллегий Верховного Суда СССР от 29 августа 1924 года. В приговоре говорится:
«В своих показаниях на заключительном слове Савинков открыто признал свою политическую деятельность, направленную против Советской власти, ошибкой и заблуждением, решительно отрекся от своей борьбы с Советской властью, разоблачил деятельность иностранных интервентов и признал, что во всех пунктах, которые заставляли его подняться на борьбу против Советской власти, Октябрьская революция оказалась целиком и полностью права».
Свое последнее слово на суде Савинков закончил, безоговорочно признав Советскую власть и заверив в своей готовности подчиниться ей. Его преступления были тяжки. И все же Советское правительство сочло возможным сохранить этому человеку жизнь.
Но, человек неуемных страстей и неуправляемых подчас порывов, Савинков в один из дней покончил жизнь самоубийством: выбросился из окна с шестого этажа комнаты, отведенной ему под жилье. Его подруга Деренталь жива и теперь: она живет в одном из южных городов нашей страны.
ВСТРЕЧА С «ПЯТОЙ КОЛОННОЙ»
Пожалуй, не нужно объяснять, почему в Испании я все же больше всего тяготел к летчикам и часто бывал на аэродромах. Вскоре у меня появился там друг, Евгений Саввич Птухин, почти мой однолеток. Он значился старшим авиационным советником, но фактически командовал частями советских летчиков-добровольцев. Ведь в республиканской авиации 60 процентов летного состава были советские добровольцы.
Евгений Птухин часто участвовал в боевых полетах, и на его счету был уже не один воздушный бой. Любовь к авиации сблизила нас, и мы стали друзьями.
Во времена своих приездов в Мадрид Григорий Сыроежкин встречался с Евгением Птухиным, и не один вечер мы провели втроем. Два отважных человека начавших свою молодость в боевые годы гражданской войны, подружились. Им было что вспоминать И они тянулись друг к другу.
В счастливые часы в «Гэйлорде» мы втроем допоздна засиживались у открытого окна в темной комнате слушая ночные звуки Мадрида и ведя задушевные беседы. Но прежде чем рассказать об одном вечере едва не кончившемся для нас трагически, мне хочется отдать должное моему другу как военачальнику.