Испанская война и тайна тамплиеров
Шрифт:
– На небе так сияют звезды, но я вижу перед со бой только одну звезду, – произнес Анри и понял, что получилось глупо и пошло. Тем не менее он сжал девушку в объятиях и потянулся губами к ее губам.
Но тут произошло непредвиденное: Инесса не только не позволила себя поцеловать, но, резко с силой оттолкнув Анри, гневно воскликнула:
– Как вы смеете?! Мы видимся с вами только второй раз! – Потом юная графиня вырвалась из объятий де Крессэ и стальным голосом отчеканила: – Немедленно проводите меня к отцу.
Анри стоял, словно сраженный ударом грома. Самым ужасным было то, что он решил попытаться
Они вернулись на место не очень быстрыми, но все же решительными шагами. Инесса подошла к отцу и, развернувшись к Анри, вдруг промолвила бесстрастным голосом:
– Сеньор офицер, я немного устала, – а потом взяла своего отца под руку и спокойно пошла с ним в сторону стоявших неподалеку кресел.
Через четверть часа ни Инессы, ни ее отца на бале уже не было. Анри сел за стол подавленный, в полной прострации и оцепенении. Ему не хотелось ни с кем говорить. Грудь, казалось, сдавили тиски, и в голове билось: «Господи, какой я дурак! Какой я идиот! Зачем я это решил сделать? Зачем мне это понадобилось? Неужели я не видел, что эта девушка из знатного рода, олицетворение гордости и недоступности… Да, ну а эта сегидилья, этот веселый смех, эти нежные улыбки, эти искрящиеся глаза – видно, я ничего не понимаю в жизни…»
Через два дня, когда Анри решил попытать счастья и навестить дом на улице Толедо, ему открыл строгий швейцар. На вопрос о госпоже и господине Вегуэра слуга ответил, что граф плохо себя чувствует, а его дочь не принимает посетителей. То же самое молодому офицеру ответили и на следующий день, и на послеследующий. Анри попытался прийти на другой неделе, но ответ был тот же…
Горе влюбленного трудно было измерить. Он ни о чем уже не думал. Он стремился забыться, напрашиваясь на многочисленные служебные задания, но все шло как-то наперекосяк, и с поручениями он справлялся из рук вон плохо.
Поэтому, когда Сюше понадобился доброволец из числа адъютантов, чтобы отправиться с миссией к генералу Лавалю, находившемуся под Тортозой, Анри тотчас вызвался… В бешеной скачке по опасным дорогам он надеялся забыть о своем несчастье, но оно преследовало его повсюду. Тогда, приехав в лагерь дивизии Лаваля и исполнив первые порученные ему задания, он сел за письмо. Это письмо, адресованное Инессе, не было объяснением в любви, оно было просьбой простить его за бестактное поведение, и не более. Говорить о любви он теперь просто боялся и мечтал только об одном: чтобы ему дали возможность хотя бы встретиться и поговорить с возлюбленной.
Проведя под Тортозой несколько дней, Анри вернулся в Сарагосу. Каково же было его удивление, когда он увидел на столе своей комнаты конверт, на котором стояли инициалы графа Вегуэра. Анри, задыхаясь от волнения, трясущимися руками сломал печать и увидел в конверте небольшую карточку. Там было написано: «Оправившись от болезни, буду рад пригласить Вас в воскресение 15 июля в 4 часа после полудня на чашку шоколада в доме моей сестры». Подпись: граф дон Хосе Вегуэра.
Анри облегченно вздохнул, он обрадовался, что успел вовремя, сегодня был еще только
– Анри, на вас нет лица! Вы так устали в этой миссии в Тортозу.
– Нет, Эврар. Все то же…
Анри уже давно поделился с другом несчастьем, которое с ним приключилось, но Монтегю только шутил по этому поводу. Вот и сейчас он улыбнулся и весело сказал:
– Да не переживайте вы, Анри! Все будет прекрасно! Любит она вас!
– Почему же она не хотела меня видеть уже целый месяц!
– Ну, во-первых, не месяц, а, во-вторых, кто их поймет, этих женщин?.. А вообще, верьте мне, Анри, все будет хорошо.
В ответ Анри рассеянно кивнул головой и замолчал.
Наконец наступило воскресение. Анри, повязав на воротник белоснежной рубашки безупречно чистый белый галстук, надел свой самый лучший мундир, вычищенный и выглаженный его слугой, натянул перчатки и вышел на улицу. Было еще только два часа, а до улицы Толедо десять минут ходу. Анри ходил взад-вперед, дошел до главной площади перед собором Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар, прошелся по набережной Эбро, погулял по старинному мосту, на котором хлопотали торговки снедью, снова вернулся на главную площадь, а стрелки часов едва продвинулись вперед.
Наконец, после долгого томительного ожидания, без пяти четыре Анри постучался в заветную дверь. Слуга проводил его наверх в большую роскошно обставленную гостиную, которая, по сравнению с веселым солнечным видом хоть и не богатой, но какой-то жизнерадостной маленькой гостиной его дома, показалась ему мрачноватой. На темных стенах висели потемневшие картины в тяжелых рамах, и даже позолота была какой-то тусклой и, как показалось Анри, немного зловещей. Ждать пришлось долго, по крайней мере, так решил Анри. Наконец дверь в гостиную открылась, и на пороге показался старый граф, облаченный в обычный штатский фрак. Он любезно поздоровался, приказал слуге подать шоколад, извинился за то, что из-за плохого самочувствия не мог принять молодого человека раньше, и повел какой-то незначительный разговор не то о погоде, не то о достоинствах конструкции домов в Сарагосе. Анри, чуть пригубив чашку с ароматным шоколадом, старательно кивал головой, соглашаясь со всем, что говорил старый граф, но его, если честно, ровным счетом не волновало, какая погода была позавчера и чем особняки в Сарагосе отличаются от особняков в Каталонии.
Наконец, после почти двадцатиминутной беседы на эти и другие столь же увлекательные темы, Анри спросил:
– А где же ваша дочь?
– А, Инесса, – небрежно бросил граф, – она сейчас подойдет.
Сердце Анри екнуло. В мыслях он тысячу раз представлял, как снова увидит девушку, тысячу раз обдумал, что будет он ей говорить, и тысячу раз понимал, что все, что он хочет сказать, совершенно не подходит.
И вот наконец открылась дверь, и Анри увидел свою возлюбленную. Инесса держалась совершенно естественно и поздоровалась так, будто ничего не случилось. Улыбаясь, она села подле отца и поддержала все тот же разговор на абсолютно нейтральные темы о здоровье, о погоде… Внезапно ее отец встал и совершенно естественным тоном сказал: