Испанский любовник
Шрифт:
– Счастлив? – переспросил он с неожиданной насмешкой. – Разве этим глупым и куцым словом можно выразить то, что я чувствую?
Он повернул голову и поцеловал ребенка, затем передвинул одну руку с тем, чтобы обхватить малыша покрепче, а другой достал из кармана носовой платок и громко высморкался. Ребенок даже не пошевелился. Глядя на них, Фрэнсис почувствовала, что сейчас лишится сознания. Она посмотрела вниз, на пол, мимо побелевших от напряжения костяшек своей руки, вцепившейся в матрац. Вот оно! То, чего она так ждала! Этот миг, когда Луис, не в силах совладать с собой, любовно целует их ребенка!
– Он прекрасен, – сказал Луис. – Он красивый…
– Да.
– Он выглядит таким смышленым…
– Конечно.
– Он похож на тебя.
– И на тебя.
– Да, –
Фрэнсис отпустила матрац и передвинулась обратно на середину кровати. Она сказала:
– Его зовут Антонио.
– Разве? Почему Антонио? У нас в семье нет ни одного Антонио.
– И в моей семье тоже.
– Тогда почему?
– Потому что мне нравится это имя. Потому что его легко произносить и англичанам. Потому что… – Она замолчала.
– Что? Потому что он сможет стать Энтони Шором, если захочет?
– Да.
– Но…
– Луис, – сказала она и с шутливым упреком посмотрела на него.
Он снова поцеловал ребенка.
– Он уже любит меня! Посмотри!
– Да.
– Ты восхитительная! – с неожиданной силой воскликнул Луис. – Ты замечательная. Ты такая молодец, что решилась родить этого ребенка!
У нее перехватило дыхание. Он стоял над ней, крепко прижав к себе малыша. На лице Луиса отражались сильные чувства, может быть, даже страсть. Но когда… но когда Фрэнсис подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, она поняла, и сомнений тут быть не могло, что эта страсть была больше не для нее.
ГЛАВА 22
„Моя квартира тоже расположена в многоэтажном доме, – писала Фрэнсис Барбаре, – и утром она залита солнцем, а балкон достаточно большой, чтобы держать там коляску Антонио. Кстати, оказалось очень нелегко найти здесь подходящую для мальчика коляску. Испанские коляски ужасные: все в рюшках, как будто специально сделанные для фламенко. Лиззи упала бы, увидев мою мебель, – она похожа на плохие декорации к „Кармен" в постановке самодеятельного театра. Но я не обращаю на это внимания. Главное, что в квартире светло и она удобно расположена. Рядом, в двух кварталах, отличные детские ясли при женском монастыре. Воспитательницы там монашки. Это очень кстати, поскольку в будущем месяце я уже начну работать".
Монашки носили светло-серые одеяния, из-под которых виднелись белоснежные чулки и ярко начищенные черные кожаные туфли. Они принадлежали к небольшому ордену, основанному в пятнадцатом вене двумя состоятельными и набожными сестрами. Главной целью ордена были забота о сиротах Севильи и, что важно, воспитание из них истинных католиков. Когда-то давным-давно в стене рядом с главным входом в конвент было устроено подобие окна, закрывавшегося створной со специальной разъемной железной клеточной сзади. Оно предназначалось для помещения туда нежеланных детей. Теперь створка была заварена, но сестра Руфина, заведовавшая детскими яслями, открытыми специально для работающих матерей, рассказывала Фрэнсис, что и сейчас, хотя и редко, по утрам монашки находят на ступенях главного входа новорожденных детей в пластиковых корзинах для белья. Сестра Руфина считает, что этих детей подкидывают девчонки из бедного района Триана, где широкое распространение получили наркотики. У нескольких младенцев обнаружили признаки наркотического отравления. Подкидышей монастырь сразу же отправляет в больницу, поскольку приюта в нем больше нет: сейчас осталась только клиника матери и ребенка и детские ясли.
Антонио очень понравился сестре Руфине.
– Какой красивый мальчик!
– И очень веселый, – сказала Фрэнсис.
– Он хорошо спит?
– Нет. Он – настоящий испанец, он – мужчина, способный петь и танцевать ночи напролет.
Договорились, что начиная с лета Антонио будет находиться в яслях с восьми утра до трех часов пополудни пять дней в неделю. В это время Фрэнсис будет работать. Проявленное ею терпение и упорство дали свои результаты: теперь она стала компаньоном в новой туристической компании, название которой еще
„В отношении денег приходится, конечно, крутиться, – писала Фрэнсис Барбаре в очередном из направляемых ей регулярно, раз в две недели, писем, – но, думаю, справимся. Странно видеть, насколько по-разному формируются цены в разных странах и как по-разному тратят деньги люди. Я подружилась с доктором Рамирес, которая принимала Антонио, и мы с ней собираемся вместе обучаться верховой езде. Довольно часто встречаемся с Аной. Не знаю, люблю ли я ее, но она выказывает ко мне знаки явного расположения, за что я ей благодарна. Луиса вижу, когда он приезжает за Антонио…"
Луис забирал малыша на выходные. Он не пропустил ни одного раза. По субботам он уносил Антонио, как трофей, и возвращал его в воскресенье вечером. Такое его участие в воспитании ребенка, в принципе, устраивало Фрэнсис, но ее не устраивали такие отношения с Луисом, когда с ним вроде и видишься, и нет, когда перетягиваешь канат между выигрышем и проигрышем.
Она не разрешала Луису платить ни за что, кроме, разумеется, того времени, что он был наедине с Антонио. А Луис порывался обеспечить ей и малышу все: более удобную квартиру, более дорогую детскую мебель, квалифицированную няню и горничную. Фрэнсис стоило больших усилий отговорить его от этого. Хотя, если честно, при этом она делала усилие и над собой. Кому не хочется жить лучше? Просто ей требовалось нечто гораздо большее, чем его деньги.
Фрэнсис положила ручку. Отдаленное гуканье, донесшееся с балкона, и мелькание маленькой толстой смуглой ножки в коляске указывало на то, что Антонио уже проснулся и скоро потребует ее компании. Он наверняка широко заулыбается, увидев ее. Он всегда так делал при виде матери, продавцов в магазинах, его тетки Аны и отца. Да разве напишешь обо всем том, что так украшает сейчас ее жизнь! И кроме того… И кроме того, для Фрэнсис неожиданно открылась та истина, что понятие мать-одиночка, оказывается, как ни странно, в представлении людей каким-то образом все-таки связывается с замужеством.
– Сеньора Шор, – твердо назвала ее однажды сестра Руфина и не отступает теперь от этого обращения.
– Я – сеньорита…
– Сеньора Шор…
– Видите ли, я никогда не была замужем.
Сестра Руфина улыбнулась и легким жестом указала на играющих рядом малышей, как будто учитывала и их мнение в слове „сеньора".
– Сеньора Шор…
Луис… Никому в жизни не сможет она рассказать о тех мгновениях в больнице, когда поняла, что он полюбил своего сына и утратил страсть к ней. В эти же мгновения чуть ли не с ужасом она поняла и то, как сильно любил он ее раньше. Он ничего не сказал ей, да в этом и не было нужды. Фрэнсис ясно поняла (как если бы он долго объяснял ей), что самое важное, что теперь связывает их вместе, – это их сын. Она не знала, как будет развиваться дальше ее отношения с Луисом, она даже не хотела задавать себе этот вопрос. Уильям написал ей письмо, повторяя свой любимый тезис о том, что ни малейшая толика любви никогда не пропадает бесследно. И Фрэнсис была действительно заинтересована в том, чтобы из ее любви ничего не пропало. Именно поэтому (и опять она никогда никому не призналась бы в этом) она и находится в Севилье. Она не могла вернуться в Англию и, подобно Лиззи, вновь и вновь прокатывать в уме пережитое. Только в Испании взгляд ее мог быть устремлен в будущее.