Испанский садовник
Шрифт:
«Привет, Хосе!
Отец уехал в Мадрид дня на три. Гарсиа тоже нет дома. Правда, здорово? Я не нарушу обещания: ни разговаривать, ни работать не буду. Но я собираюсь провести с тобой весь день.
Ура!
Твой Нико»
Минуту спустя он, запыхавшись, протягивал записку Хосе, и улыбался, глядя на ответную радостную пантомиму друга.
Они были вместе целое утро. Большая часть камней уже была уложена, и заполнять грунтом расщелины этого основания было не слишком тяжело. Когда Хосе катил тачку, Николас бежал за ним следом. Пока садовник разбрасывал лопатой мягкую землю, мальчик сидел на камне и, подперев руками подбородок, смотрел на него, в ожидании неизменной теплой улыбки. Иногда Хосе заставлял его громко хохотать, энергично, но
День разгорался, и лицо Хосе постепенно приобрело озабоченное выражение, словно он думал о чем-то важном и таинственном. Наконец он отложил лопату, сел и, вытащив огрызок карандаша, написал чудесные слова, которые Николас прочитал, жадно заглядывая ему через плечо:
«Пойдешь со мной завтра на рыбалку? Я договорюсь с Магдалиной».
Мальчик от восторга чуть не задохнулся, а Хосе встал и направился сквозь кусты лавра к задней двери. Николас слышал громкий разговор Магдалины и садовника, потом раздался смех, и голоса зазвучали более спокойно и дружелюбно. До чего же хорошо Хосе умеет ладить с людьми! Все его любят, думал Николас, кроме Гарсиа и папы, к сожалению. И, конечно же, он был любимцем Магдалины, которого она за опорожнение мусорного бака — что в общем-то входило в обязанности Гарсиа — награждала куском пирога, когда никто не видел. Но сможет ли он уговорить её сейчас? Николас прислушался. Дверь закрылась, Хосе не торопясь возвращался… Николасу достаточно было взглянуть на лицо друга, чтобы понять: да, всё в порядке!
Какая радость! Какой неизъяснимо счастливый солнечный день, предвещающий еще лучшее завтра! О, эта счастливая и незыблемая послеполуденная дрема. Солнце заставило краски сада заиграть по-новому, пропитав их своим светом и ароматом. Валериана, пионы и сирень сверкали даже в тени. Рой пчел жужжал вокруг раструбов сладких пурпурных цветков, свисающих с веток старой катальпы. Горы в прозрачной дали сверкали, как вороненая сталь. Душа ребенка была наполнена чувством, смысла которого он не мог постичь, но страстно желал раствориться в его теплом сиянии.
В восемь часов утра горсть гравия стукнула в ставень. Почти не сомкнувший глаз, мальчик вскочил с постели, накинул одежду, приготовленную на стуле, и вприпрыжку сбежал по лестнице. В полутемном холле под белой салфеткой его ждала корзина, упакованная Магдалиной накануне. Подхватив корзину, он открыл тяжелые засовы, выбежал в распахнутую дверь и, ослепленный ярким солнцем, чуть не упал в объятия друга.
В руках у Хосе были два бамбуковых прута, на плече самодельный рюкзак, одет он был в большие садовые сапоги и старое парусиновое пончо. Когда они вместе направились по аллее, ведущей к шоссе, Хосе подмигнул Николасу, намекая: надо спешить. Действительно, едва дойдя до угла, они услышали дребезжание старой развалюхи — и сразу же увидели местный автобус Торриды.
Хосе поднял руку, и автобус резко затормозил. Несмотря на давку, им освободили место в задней части, куда они протиснулись под хохот пассажиров. В этом воскресном автобусе собралась веселая компания. Многие ехали в маленькие фермы на склонах гор навестить родственников — рабочий люд в беретах и жестких черных куртках-болеро, их жены в бесчисленных юбках и с цветными платками на головах; у ног громоздилось множество свертков, завернутые в розовую бумагу бутылки манзанилы [5] , корзины с яйцами, спелыми абрикосами и гранатами, свежеприготовленной кесадильей [6] . Другие пассажиры, подобно Хосе, везли удочки и сумки для рыбы. У некоторых были маленькие клетки для ловли сверчков. У жадно евшего колбасу длинного худого парня, смахивающего на клоуна своей клетчатой накидкой с капюшоном, было ружье с огромным стволом. Старик с бурдюком вина уже приступил к фиесте.
5
Манзанила — сухое вино, род хереса.
6
Кесадилья —
Хосе моментально узнали, бурно приветствовали, и вокруг него сразу же завязался оживленный разговор. Обсуждали шансы на победу в следующем матче пелоты. Кто-то предположил, что ветерана Хайме пора заменить, но Хосе стоял за напарника горой. По кругу был пущен бурдюк. Каждый из мужчин поднимал его и, запрокинув голову, быстро и ловко направлял тонкую красную струю прямо себе в глотку. После этого веселье усилилось, посыпались шутки, особенно в сторону парня с длинным ружьем, у которого к тому же был длинный нос. Но насмешки были добродушными, и мальчик, которого никогда раньше не пускали в общество «простого народа», подумал, как сильно это всё отличается от того, что он себе представлял, какие они веселые и свободные. При этом его не покидала мысль, как изменилось бы всё, будь здесь его отец, как остудил бы консул дружескую теплоту своим важным чопорным видом.
К этому времени равнинные виноградники и тихие рощи со стройными рядами оливковых деревьев остались позади, и дорога повела их по буйно заросшим предгорьям Торриды. На первой скорости автобус начал не спеша взбираться по крутому склону, обгонял медленно бредущих ослов, позвякивающих бубенчиками, огибал холмы, расцвеченные желтым дроком. Время от времени останавливались у постоялого двора или маленькой фермы, выпуская пассажиров, что было, по мнению Николаса большой удачей, так как давало возможность старой машине перевести дух. Сидя на краешке сиденья, мальчик был захвачен видом реки, показавшейся в просвете между седыми буками и пробковыми дубами. Автобус поднимался все выше и выше в горы, и Николас то и дело озабоченно поглядывал на полдюжины оставшихся пассажиров — все без исключения рыболовы — прикидывая, хватит ли всем места на берегу. Поняв его взгляд, Хосе покачал головой, мол, не о чем беспокоиться. И действительно, на следующей остановке у деревенского трактира все, кроме них двоих, вышли, сердечно простившись и пожелав им удачи.
Когда автобус тронулся, Хосе посмотрел Николасу в глаза, и тот испуганно почувствовал, что он собирается нарушить разделяющий их обет молчания.
— Нико, — мальчик отпрянул, и Хосе ободряюще ему кивнул. — Да… Я говорю с тобой. Было бы ребячеством и дальше молчать. К тому же и небезопасно. Мы едем к реке. Я должен подсказывать тебе, как себя вести. — Он улыбнулся. — Не хотелось бы, чтобы ты свалился в воду. За это твой отец спросит с меня сильнее, чем за разговоры. Но ты… Тебе не нужно разговаривать.
Николас уставился на друга, широко раскрыв глаза. Острое чувство признательности охватило его, и он с жаром произнес:
— Я буду говорить, Хосе! Я тоже буду с тобой разговаривать!
— Вот и хорошо! — обрадовался Хосе. — Будем мужчинами, а не мальчишками. Так-то оно лучше. Поднимайся, нам пора выходить.
Он взял удочки и рюкзак и, пройдя вместе с Николасом вперед, постучал по надтреснутому стеклу перегородки. Когда автобус остановился, он выпрыгнул и, подхватив рукой друга, поставил его на землю. Они помахали водителю, высунувшемуся из своей деревянной кабины пожелать им удачи. Машина отъехала, а они свернули с пыльной дороги на луг, поросший бледным молодым папоротником.
Несмотря на яркое солнце, воздух, пахнущий тимьяном и смолой, был прохладен и свеж. Перед ними возвышались пики гор, которые с самого начала подъема, казалось, манили к себе, но теперь — ясные и отчетливые с серебряными нитями водопадов, с обласканными солнцем серыми боками и впалыми щеками — они отодвигались по мере приближения к ним, ничто и никого не подпуская к себе, кроме сосен, уединившихся на покое высоко, высоко среди голых валунов.
Свет был ослепительно чист. Оглядевшись, Николас увидел на горном хребте слева четкий рельеф деревушки, ниже — квадратики полей и виноградников, а дальше — далеко внизу — в дымке виднелось море, так далеко, что он почувствовал себя на вершине мира.