Испанский садовник
Шрифт:
— Не окажете ли нам любезность взять на себя роль хозяйки? У нас тут, как видите, по-холостяцки — недостает утонченности женского общества.
Неловкая застенчивость, с которой она, в ответ на оказанное ей внимание, наливала и передавала чашки, позабавила его. Желая произвести на слушателей впечатление, консул снова заговорил. Он умел, если хотел, быть интересным собеседником, и теперь, описывая наиболее светлую сторону своего жизненного опыта, старался предстать в роли ученого джентльмена и благожелательного советчика: рассказывая забавные истории, он живописал картину своей жизни в Европе, при этом, не исключено, что яркость в ней преобладала над точностью.
— Это потрясающе! —
— Да, — горячо согласилась та, опустив глаза.
— У вас еще всё впереди, — любезно предположил Брэнд.
— Мы на это надеемся! Правда, дорогая?
Она не ответила, но в её устремленном на мужа взгляде было столько нежности, что консул, которому вид счастливых супругов всегда напоминал о неудаче собственного брака, ощутил внезапный приступ боли. Несмотря на небольшой семейный стаж — они были женаты всего полтора года — Деккеры явно были глубоко привязаны друг к другу. Как могло получиться, что это нервное ничтожество, начинающее заикаться, если заговорить с ним резко, часто ведущее себя по-детски, смогло внушить жене такую любовь; а он, превосходящий его во всех отношениях, не смог удержать единственную женщину, которую любил?
С цинизмом, которого сам от себя не ожидал, Брэнд обратился к миссис Деккер:
— Мне до сих пор это не приходило в голову, — сказал он самым ласковым голосом, — но Сан-Хорхе, должно быть, очень скучное для женщины место.
В её серых близоруких глазах промелькнуло удивление.
— Что вы, сэр… Вовсе нет!
Она назвала его «сэр», и это неприятно кольнуло его, заставив ощутить себя стариком.
— У нее есть дом, требующий ухода, — ласково сказал Деккер. — Должен сказать, она сделала его по-настоящему уютным.
— Уютным? — повторил консул тоном, не поддающимся описанию.
— Да, сэр! Я говорил вам, он маленький, но очень приятный.
— А я всё равно не представляю, где на тесных задворках грязного испанского городишки может найтись подходящее общество для молодой пары, — настаивал консул.
Кэрол Деккер в первый раз посмотрела ему в глаза. У консула возникло подозрение, что, несмотря на непроницаемо-любезное выражение его лица, она догадалась о скрытом смысле его замечания.
— Уверяю вас, сэр, у нас много друзей, — поспешила ответить Кэрол. — Может быть, они не слишком выдающиеся, но очень славные… Пекарь, бакалейщик, старый священник отец Лимаза, изготовитель сигарет этажом ниже… Мы часто катаемся в заливе на парусной лодке с сыном алькальда [3] Мигелем. По вечерам мы иногда ходим в кино — эти старые испанские фильмы ужасно забавны — а потом ужинаем в Chantaco. Там превосходное охлажденное пиво, обязательно попробуйте! А еще мы организовали небольшой клуб для местных ребят. У нас есть настольный теннис и кегли. Я угощаю их мороженым, а Элвин даже пытается учить их играть в бейсбол. — Раскрасневшись и позабыв об осмотрительности, она воскликнула: — Мы были бы очень рады видеть там Николаса. Он бы подружился с ребятами… Ему же скучно тут одному.
3
Алькальд (исп. alcalde) — в Испании и ряде стран Латинской Америки председатель муниципального совета; городской судья.
Наступила
«По-моему, всё прошло как нельзя лучше», — простодушно подумал Элвин. Они с Кэрол немного поговорили с Николасом, а потом он с почтительным видом взглянул на часы.
— Не смеем больше злоупотреблять вашим временем, сэр. Нам пора.
Они собирались встать, когда со двора донесся звук шагов и Николас, уже некоторое время с ожиданием оглядывавший сад, вдруг утратил озабоченное выражение, которое он сохранял на лице почти все это время.
— Смотрите! — воскликнул он. — Вот он! Я знал, что он что-нибудь поймает. — И, прежде чем отец смог его остановить, он возбужденно замахал рукой, подзывая Хосе: — Сюда, сюда! Хосе, мы здесь!
Все удивленно замолчали. Консул, нахмурившись, выпрямился.
— В чем дело, Николас? Сейчас же успокойся, — но было слишком поздно.
Со стороны конного двора, где он остановился, не решаясь двинуться дальше, Хосе, скромно, но с победной улыбкой на лице, направился к ним. В воскресном костюме с прямо сидящей на голове каталонской шапочкой он нёс что-то, завернутое в листья ивы.
Не веря своим глазам, плотно сжав губы, Брэнд смотрел на приближавшегося юношу, так неожиданно возникшего по призыву его сына. Что он делает здесь в воскресенье, в такое время? Консула пробрал озноб. А тут еще Николас подпрыгивает на стуле и кричит в присутствии гостей:
— Ура, Хосе! Вот здорово!
— Успокойся же наконец! — тихо и строго повторил Брэнд.
Хосе уже подошел к беседке; с легким поклоном, как какой-нибудь деревенский матадор, он снял свою нелепую шапку и сунул подмышку. Улыбнувшись Николасу, он устремил серьезный и умиротворяющий взгляд на консула.
— Прошу прощения за беспокойство, сеньор, — начал он. — Я принес вам скромный дар. Цветы были не мои, и я не должен был их срывать, прошу меня простить за это. Но эта рыба моя, сеньор, и я прошу вас ее принять.
Развернув листья ивы, он не без гордости продемонстрировал две отличные форели, толстые, в розовую крапинку, лежащие рядышком на веточках дикой мяты.
Консул оставался неподвижен, зато Николас, подавшись вперед, возбужденно жестикулировал:
— Какая красота, Хосе! И такие большие! Ты поймал их в мельничном пруду или выше, в быстрой воде? Ну, рассказывай же!
Хосе, будто только сейчас осознав, что все на него смотрят, покраснел и переступил своими тяжелыми, бронзовыми от желтой пыли, башмаками с темными от пота заломами.
— В быстрой воде, — ответил он Николасу с улыбкой и добавил, будто поясняя остальным: — Я хожу на Аренго — это ручей высоко в горах. Видели бы вы, как там красиво — вода как хрусталь! Но поймать форель очень трудно. Я целое утро там просидел и только перед самым уходом поймал их, каждая больше килограмма. — Он обратил потеплевший взгляд на консула и смахнул испарину с верхней губы. — Они совсем свежие, сеньор. Вам понравится.
Харрингтон Брэнд сидел, положив руки на стол, и не шевелился. Он напоминал статую — возможно, статую великого человека — на городской площади. Лицо тоже приобрело мраморную твердость, но под ней кровь, стучавшая в висках, казалось, превратилась в желчь.
— Сожалею, — выдавил он, наконец, — я не ем форели. А для моего сына это слишком жирная пища.
— Но это же белая форель, синьор! Настоящая горная труча… — растерялся Хосе. — Очень вкусная и нежная…
— Спасибо, не надо. Может быть, вы хотите взять? — с ледяной учтивостью обратился консул к своим гостям.