Испанский садовник
Шрифт:
— Как ты смеешь!
— Он теперь намного крепче, чем был, — упрямо продолжал Хосе. — Сами посмотрите, какой он загорелый, как здорово выглядит. Ему нравится обрезать папоротник легким серпом, который я ему сделал, нравится вместе со мной работать на свежем воздухе…
Вспышка ярости сотрясла Брэнда, ему потребовалось огромное усилие, чтобы ее подавить. Он жестко сказал:
— Или ты дашь мне слово, или немедленно покинешь мой дом.
Последовала долгая пауза. Хосе взглянул на консула, потом отвел глаза и с застывшим лицом пробормотал:
— Я обещаю.
Волна энергии захлестнула консула, усиливая желание закрепить свое преимущество и преподать этому юному выскочке урок, который тот не скоро забудет.
— Подожди! Я не закончил. Вид сада оставляет желать лучшего. Я недоволен. Вот здесь, к примеру, — он указал на круглый участок земли под катальпой, еще не обработанный. — Очень голо и неприглядно. Я решил устроить тут рокарий [4] .
4
Рокарий (элемент ландшафтного дизайна, «сад камней») — участок, значительную долю поверхности которого занимают относительно крупные камни.
— Рокарий? — недоуменно переспросил Хосе.
— Да. Вон там под обрывом много камней. Перетащи их сюда и у тебя будет достаточно материала для работы.
Хосе посмотрел туда, куда указывал консул.
— Это очень тяжелые камни, сеньор.
— Ты боишься тяжелой работы? — презрительно усмехнулся консул.
— Надеюсь, я уже доказал вам, сеньор, что не боюсь. — Хосе говорил ровным голосом, будто терпеливо объяснял что-то ребенку. — Но для такой работы нужны несколько человек, железные цепи и кран.
— Чепуха! Одному крепкому мужчине это вполне под силу.
— Вот вы крепкий мужчина, сеньор, — всё так же спокойно ответил Хосе. — Вы смогли бы перетащить эти валуны?
— Не зарывайся.
Закусив белыми зубами полную губу, Хосе смотрел туда, где на обширном пространстве были разбросаны камни. Большие, грубые, с острыми краями, рассеченные прожилками кварца; некоторые глыбы глубоко сидели в цепкой кремнистой земле, которую к тому же пронизывали корни нескольких старых спиленных эвкалиптов. Поднятие и перетаскивание таких громадин может самые упругие мускулы сделать непригодными для многих удовольствий в жизни, а для пелоты в особенности. Даже сама мысль об этом заставила парня почувствовать себя разбитым и несчастным. Но когда Хосе подумал о своей семье — о матери, целыми днями на коленях стирающей в городской прачечной, о пяти сестренках, чьи рты всегда раскрыты, как клювики голодных птенцов, не говоря уж о старом Педро, которому не суждено заработать больше ни одного пенса — он понял, что обязан любой ценой держаться за эту работу. И ещё Николас, которого он так любит… Хосе поднял голову и серьезно, с достоинством произнес:
— Хорошо, сеньор. Я это сделаю.
— Не сомневаюсь, — с едкой усмешкой сказал Брэнд. — Ты сделаешь это как следует. И я даже знаю, почему.
Он повернулся и направился в дом. Поджидавший в дверях Гарсиа удостоился приветливого кивка, принимая шляпу и трость. Вечером после молитвы он поговорит с сыном.
На следующее утро Хосе принялся за сооружения рокария. В его распоряжении были только самые примитивные инструменты — мотыга, два легких лома и тачка с видавшей виды осью. В большинстве случаев требовалось обкопать валун со всех сторон, выковырять его двумя ломами, поднять или затащить в наклоненную тачку и пройти с этим грузом более пятидесяти ярдов по бугристому бездорожью к назначенному месту. Часто камень, с таким трудом извлеченный из своего ложа, в последний момент соскальзывал и еще глубже зарывался в землю. Или уже в пути он, как пьяный, сваливался с тачки, и приходилось втаскивать этот тяжеленный груз обратно, не имея под рукой никакого подходящего рычага.
Это
Нет, он не может, просто не может отступить; похоже было, что осознание жестокой несправедливости закалило его дух, и он день за днем продолжал трудиться с неослабевающим упорством и стойкостью.
Расположившись в беседке со своими учебниками, связанный обетом молчания, Николас не сводил с друга глаз, ощущая при этом пульсирующую боль в груди. Однажды, когда камень свалился Хосе на ногу, у мальчика чуть сердце не выпрыгнуло. А хуже всего было то, что Хосе даже не смотрел в его сторону, не улыбался ему; он проходил мимо него туда и обратно с неизменным выражением на измученном лице.
Николас не мог больше этого вынести. Он не смел усомниться в правильности отцовского запрета, цель которого была выше его разумения. Он любил отца — в этом не было ни малейшего сомнения. Но и Хосе он тоже любил, хоть и по-другому. Почему, ну почему на них наложен этот ужасный запрет разговаривать?
И вдруг, когда он почувствовал, что больше не выдержит, у Николаса возникло мгновенное озарение, яркое, как вспышка света. И как он раньше до такого не додумался?! Он мог прервать вынужденное разобщение с Хосе, и для этого вовсе не требовалось нарушать запрет отца. Он обессилено откинулся на спину, потом дрожащими пальцами быстро схватил со столика лист бумаги, взял карандаш и торопливо написал:
«Привет, Хосе!
Я дал слово не разговаривать с тобой, но не обещал не писать. Поэтому, я могу послать тебе эту записку. Не думаю, что поступаю плохо. Я должен это сделать, потому что очень по тебе скучаю и почти не сплю по ночам, думая о тебе.
Хосе, ты слишком тяжело работаешь, постарайся поменьше надрываться. Если бы я мог тебе помочь! Помнишь, ты говорил, что я тебе хорошо помог, когда мы сажали и подстригали тамариск. Это было так здорово!
Если у тебя болит спина, попроси Марию растереть тебя гусиным салом, как ты рассказывал. Хоть я и не могу работать, но продолжаю делать упражнения, которым ты меня научил, и теперь я сильнее, чем раньше. Может быть, когда-нибудь я тоже буду играть в пелоту, как ты думаешь? Напиши мне.
P.S. Старому Педро и пяти малышкам понравилась форель?
P.P.S. Надеюсь, ты тоже по мне скучаешь».
Закончив письмо, Николас много раз сложил листок в плотный маленький кубик. Оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что за ним не следят из окон виллы, он дождался, когда Хосе медленно катил мимо него тачку, и резким движением метнул записку. Это был отличный бросок. Записка упала между двумя камнями и надежно там спряталась.
Если Хосе и удивился, то виду не подал, продолжая свой трудный путь к сваленным камням. Может, он ничего и не заметил или, хуже того, решил не обращать внимания. Сердце мальчика замерло, но тут же радостно забилось снова, когда он увидел, как Хосе, прежде чем сбросить камни на землю, спокойно вынул бумажку и зажал ее в кулаке, а затем направился к сараю. Он заходил в сарай после каждой ходки, чтобы напиться из оплетенного ивовыми прутьями каменного кувшина, который хранился там в прохладной темноте. Но в этот раз он не выходил дольше обычного, а когда появился, Николас вздрогнул, увидев желтый огрызок карандаша, блестящий за ухом Хосе, как крокус.