Испанский садовник
Шрифт:
— Сожалеем, что побеспокоили вас, сеньор, — сказал Педро с таким смирением, что Николас чуть не заплакал. — Мы знаем, что вы заняты делами первостепенной важности…
— Я действительно очень занят, — отрезал консул.
— Об этом я и говорю, сеньор. Тем не менее, мы решились потревожить вас по очень важному для нас делу. Сам я бедный и невежественный человек, один я бы не решился прийти. Но отец Лимаза был так добр, что пообещал, что вы со мной поговорите.
— Прошу вас, покороче.
Николас не мог этого вынести. Раздвинув
— Речь идет о Хосе, моем внуке. Вам известно, что он попал в беду.
Консул нетерпеливо переступил с ноги на ногу, нервно вздернув мясистый подбородок.
— Разумеется, мне это известно. Но от меня ничего не зависит. Почему бы вам не обратиться в полицию?
— Полиция не слушает бедняков, сеньор. Вот если бы вы с высоты вашего положения замолвили словечко…
— Я не имею ни возможности, ни желания вмешиваться в ход правосудия. Ваш внук должен понести наказание за совершенный им поступок.
— Сеньор… Его поступок… — пролепетал Педро, — этого-то мы и не можем понять…
— Хосе хороший парень, сеньор, — наконец-то заговорил отец Лимаза спокойным умиротворяющим тоном. — Могу вас в этом заверить — ведь я знаю его с рождения.
Взволнованный этими словами, Николас, вытянув шею, смог увидеть часть склонившейся в поклоне фигуры заступника Хосе. Сердце его упало. Старый священник в порыжевшей сутане с пятнами от еды спереди, с нелепым зонтиком, в растрескавшихся грубых сапогах с засохшими на них комьями грязи имел вид очень неубедительного адвоката. Его простое лицо, желтое и морщинистое, портил багровый нарост в углу губ, из-за чего он говорил половиной рта, что делало его речь довольно неразборчивой.
— Я крестил его, сеньор… Дал ему первое причастие… Руководил конфирмацией…
Эти избитые слова, произнесенные таким чучелом, повергли консула в ярость.
— Крайне трогательно, — саркастически фыркнул он. — Вы отлично подготовили его к преступной жизни.
— Все мы грешны, — сказал священник, ничуть не обидевшись и не сводя мягкого взгляда с лица консула. — Но я и в мыслях не могу допустить, что Хосе вор.
— Значит, мои драгоценности растаяли в воздухе?
— Ничего невозможного в этом нет. И более странные вещи случались под небесами.
— Как же небеса допустили, что запонки оказались в его кармане?
— Да, сеньор, это прискорбный факт. Но Хосе уверяет, что не клал их туда.
Харрингтон Брэнд презрительно усмехнулся.
— Ему трудно будет убедить в этом судью.
— Несомненно, сеньор. Но не мы его судьи. — Он помолчал, словно бесхитростно предлагал располагать им и его скромным опытом. — Я не верю, что Хосе виновен. Но, даже если это так… Если он совершил этот ужасный, глупый проступок, разве не будет высшим милосердием простить его?
— Вы меня за дурака держите? — жестко ответил Брэнд,
— Несомненно, сеньор, утрата ваша может быть велика. Но не выше ли цена человеческой души? Говорю вам, я знаю Хосе! Если его отправят в тюрьму — его, так любящего свободу и простор — даже не знаю, к чему это может привести… в его состоянии…
— Меня это не касается.
— А есть еще и другие слабые и беззащитные существа, — не испугавшись, мягко настаивал священник, как будто уговаривал упрямого ребенка, — о которых тоже надо подумать, они, в чьей невиновности никто не сомневается, будут ввергнуты в печаль и нужду, если вы не смягчитесь. Вы ведь знаете, что на содержании Хосе находятся его сестры и мой друг Педро…
— Ну, так вашему другу Педро придется теперь работать самому, — грубо оборвал его консул. — Если целью его прихода было и дальше оставаться бездельником, то, скажу я вам, она не оправдалась.
Последовало молчание. Педро, залившись краской и склонив голову, пробормотал своему попутчику:
— Все бесполезно. Пойдем отсюда.
Отец Лимаза нахмурился. Собрав остаток душевных сил, он выпрямился.
— В последний раз прошу вас, сеньор, проявить великодушие. Не скупитесь на милосердие к нам так же, как вы ожидаете его свыше. Гордость обманчива. Разве не все мы во власти Господа? Во имя Всевышнего, снимите ваше обвинение с Хосе. Если вы этого не сделаете, боюсь, оно приведет к несчастью.
— Я отказываюсь, — резко ответил консул.
Наступила мертвая тишина, прерванная глубоким вздохом старого священника. Николас, скрытый кустарником, не в силах больше был это видеть. Прижав к глазам стиснутые кулаки, он осел на сырую землю, борясь с рыданиями. Ослепнув и почти лишившись чувств, как птица в силке, он услышал, как громко захлопнулась дверь за вернувшимся в дом отцом. Затем медленно, тяжело, словно отмеривая печаль и неутолимую боль, раздался хруст шагов по гравию, и два старика отправились восвояси.
Глава 18
Через три дня профессор Галеви отбыл в Париж. Исполненный благодарности консул пожелал хоть отчасти избавить друга от дорожных неудобств и настоял, чтобы Гарсиа довез его до Барселоны. Прощаясь в холле под доносящийся снаружи рокот мотора, Брэнд в порыве чувств тискал психологу руку.
— Дорогой Галеви! Как мне благодарить вас за неоценимую помощь? — он еще сильнее сжал пальцы. — Вы были моей поддержкой… Моей опорой.
Профессор сдержанно улыбнулся. В утреннем свете его худощавая фигура в черном плаще казалась еще тщедушнее, а серое лицо с острыми чертами и синими подглазьями придавало ему вид голодного грызуна.