Испанский садовник

Кронин Арчибальд Джозеф

— Папа, не надо ехать, — дрожащими губами тихо произнес он.

— Я должен, Николас.

Тут мальчик не выдержал и, рванувшись вперед, закричал:

— Папа, я прошу тебя не ехать! Это не обязательно. Пусть они отвезут Хосе без тебя!

Но Брэнд уже сидел в машине. Он предостерегающе поднял руку и, укоризненно покачав головой, уехал.

Всё утро в офисе он старательно гнал от себя мысли о предстоящей поездке. Нужно было побеседовать с несколькими потенциальными иммигрантами и заверить их документы, после этого его внимания потребовали таможенные свидетельства; а когда с этим

было покончено, он сел составлять письмо в парижское издательство «Restaud & Co», рекомендованное ему профессором Галеви, как наиболее способное оценить по достоинству его труд о Мальбранше. Но его перу недоставало привычной беглости, и сам он почему-то тоже был вялым и заторможенным. Лишь одна мысль о том, что его рукопись наконец-то завершена и лежит в его спальне упакованная и готовая к отправке, доставила ему мимолетную радость.

В час дня, не желая идти в людное кафе, он попросил, чтобы ему принесли в кабинет кофе и сандвич; а минут через двадцать отправился на вокзал. Крупные и теплые капли разбрызгивали пыль тротуара, оставляя круглые отметины, но, не обращая внимания на начавшийся дождь, консул шел медленно. Он так неистово ждал этого момента, этого торжества справедливости, что был зол на себя за вялость и апатию, не покидавшие его. Да, он снова провел бессонную ночь, проспав урывками в общей сложности не больше часа. Но одним этим нельзя было объяснить перемену в нем. Невероятно, но он все еще не отделался от воспоминания о своей неосмотрительности — слово было его собственным — в тот жаркий полдень два дня назад. И подозрения в адрес Гарсиа тоже не покидали его. Вопреки всем стараниям, сомнения грызли его, расшатывая безупречно честную позицию и вселяя невыносимую тоску.

Добравшись до вокзала, консул увидел, что Педро, Хосе и полицейский уже там, спрятавшись от дождя под навесом билетной кассы. Мрачно взглянув на них, он с удивлением отметил, как осунулся и побледнел Хосе, какой у него неопрятный вид, как тесно он прикован наручниками к полицейскому. Брэнд не видел Хосе неделю, но не ощутил новой вспышки ненависти, а лишь странное отталкивание, усилившееся, когда, купив билет, он направился к юноше. Он действовал, как автомат, подчиняющийся силам, которые сам же привел в движение, и теперь утратил над ними контроль.

Брэнд приблизился к их небольшой компании. Педро и Хосе старались не встречаться с ним взглядом, полицейский же энергично приветствовал его свободной рукой.

— Сыро сегодня, — помолчав, заметил Брэнд.

— Очень сыро, сеньор, — кратко, но почтительно ответил полицейский.

Наступило долгое молчание, во время которого глаза консула то и дело возвращались к сверкающим наручникам. Почему-то они его сильно раздражали. Он заметил рубец от стального браслета на запястье полицейского и неожиданно для себя раздраженным, но не утратившим надменности голосом, воскликнул:

— Эти штуки необходимы?

— Только до посадки в поезд, сеньор.

И снова воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое стуком дождя по рифлёной крыше и доносящимися из-за стены голосами. Брэнд живо представил себе скопившуюся у окошка кассы толпу, свирепые взгляды и грубую брань, и с отвернулся, сохраняя достоинство. Педро вышел купить газету. Вернувшись, он вполголоса сказал Хосе что-то, касающееся погоды. Хосе не ответил. Консул беспокойно отодвинулся. Где же поезд? Ожидание становилось невыносимым.

Наконец воздух

пронзил резкий свисток, застучали, заскрежетали колеса. Короткий состав, дернувшись, остановился, и Брэнд, опережая своих спутников, с облегчением направился в вагон. Пассажиров было не очень много — в основном деревенские жители, двое коммивояжеров и несколько старух с корзинами. Он собирался занять место напротив Хосе, но что-то его удержало. Вместо этого он уселся поодаль, в передней части вагона, лицом к заляпанному зеркалу с рекламой какой-то жидкости для чистки зубов. Таким образом, даже сидя спиной к группе, консул мог видеть мутное отражение того, что там происходило. Устраиваясь на ребристой деревянной скамье, он приготовился к обычной задержке, вызванной сменой паровоза.

В конце концов, все было готово, поезд дернулся и, набирая скорость, загрохотал по рельсам. Брэнду в зеркало было видно, как полицейский вынул из кармана ключ и отстегнул наручники. Хосе тихо поблагодарил его и стал растирать запястье, восстанавливая кровообращение. Сидя напротив него, Педро вслух читал газету, видимо, стараясь привлечь внимание остальных к новостям спорта. Но никто его не слушал. Охранник сидел прямо, сохраняя служебную выправку, а Хосе, отвернувшись к проходу, не сводил глаз с проносящегося за окном залитого дождем пейзажа.

Его неподвижный лишенный всякой радости задумчивый профиль, отмеченный печатью зрелости и серьезного собственного достоинства, начал мало-помалу угнетающе действовать на консула. Брэнду следовало бы порадоваться справедливому возмездию за причиненный ему вред. Но он не смог. Победа вдруг рассыпалась в прах, утратив всякий смысл. Незаметно наблюдая в зеркале за Хосе, консул ощутил внезапно накатившую слабость. Ему вдруг захотелось подойти к юноше, дружески с ним заговорить, пообещать снисхождение. Но как, скажите на милость, он мог сделать это сейчас? Какая всё-таки чепуха приходит в голову! Невероятным усилием консул отвел глаза от зеркала и, сняв шляпу, отер платком вспотевший лоб.

Жара в вагоне была невыносимой. Открытая прямо перед Брэндом дверь напоминала скорее жерло доменной печи — так горяч был врывающийся сквозь нее влажный воздух. Да к тому же он обнаружил, что сидит рядом с туалетом, состояние которого на этой линии всегда оставляло желать лучшего.

Пересесть он не мог или не хотел и сидел, глубоко погрузившись в себя в этом мерзком поезде, который с грохотом трясся по неровной колее. Мимо него по узкому проходу кто-нибудь то и дело проходил, направляясь в уборную. Мощный стук колес пулеметными очередями рвал его барабанные перепонки, отдаваясь эхом в голове. Уж не заболел ли он? Но нет, несмотря на все признаки лихорадки, он знал, что его недомогание не физическое. Недуг, если таковой имел место, поразил его дух, тревожное предчувствие, названия которому он не знал, навалилось ниоткуда и повисло на нем с роковой неотвратимостью.

Береговая линия, вдоль которой они ехали, стала ломаться, рассекаемая множеством бухточек, и железная дорога, резко повернув, обходила ее по подножию гор. Дымка зноя сгущалась здесь, деревья, виноградники и маленькие белые подворья мелькали перед взглядом консула неясными очертаниями, будто во сне. Скверно проложенная трасса даже не пыталась держаться на одном уровне — паровоз то несся вниз по головокружительному склону, то, постепенно теряя обороты и задыхаясь, медленно преодолевал подъем.