Исполнитель
Шрифт:
Местная скотина щеголяла золотыми кольцами на рогах, а ожерельям быков мог позавидовать какой-нибудь небогатый царек; украшать же святых коров цветочными гирляндами было в обычае и у бедняков.
Флейтист танцевал меж пастушек-простушек, игриво щупая то одну, то другую – те хлопали коровьими ресницами и счастливо взвизгивали. Принаряженные красотки нежно поглядывали и на гостя; Баламут, расщедрившись, предложил сосватать парочку на ночь, но Серебряный весело отнекался.
“После забав с апсарами на смертных глаза не смотрят?” – поддел Кришна.
Арджуна
По мановению руки Баламута явились напитки и угощение, кто-то потащил циновки и широкие доски – собирать пир под открытым небом. К ночи ожидали дождя, но пока колесница Солнца стремила бег по чистой голубизне. За угощением последовали и песни. Щебетали вины, тихим бряцанием вторили им цимбалы, а чуть погодя одна из девиц тонким голоском завела песню о подвигах обожаемого властелина.
Кришна поморщился.
Чем дольше он слушал, тем кислее смотрел. Когда очередной неуклюжий, но вдохновенный куплет закончился и певунья переводила дух, флейтист резко поднялся с места и заиграл сам, оборвав старания восхвалителей. Те мигом побросали инструменты и с готовностью пустились в пляс.
Серебряный невольно засмеялся. Девушки раскраснелись от усердия и пороняли венки, парни увлеченно скакали телятами; флейта дразнила и звала в пляску, подсмеиваясь тайком. Озорная мысль скользнула в уши вместе с очередным разудалым коленцем – а не выйти ли самому, показать искусство небес? Танцевал Арджуна как бы не лучше, чем дрался… Он уже почти поднялся с места, когда Кришна, переводя дух, на мгновение отнял дудку от губ.
…слишком искренней была радость этих людей; слишком полным – забвение себя и готовность предаться всецело, душу распахнуть и бросить на потеху. Добро бы, как случается при дворах царей, веселье было притворным, купленным – так ведь нет.
По-настоящему.
Пускай простой люд, куда как далекий от кшатрийской гордости, пускай любят они своего Черного до посинения, – но нельзя же так.
Или можно?
Кришна едва заметно повел бровью и сменил мелодию.
…экстаз пренебесной страсти, сладкие тенета бытия, танцующая вечность – это лила, его божественная игра. Головокружение… долгий светлый звук, исторгнутый флейтой; звон браслетов, небосвод, усеянный звездами… не овладеть, даже совершив тысячу великих жертвоприношений, но придет в объятия… Высшее счастье. Единственная цель.
Сын Громовержца, восхищаясь искусством родича, не спеша отпил из чаши.
Мелодия оборвалась, и плясуны попадали в траву.
— Любят они тебя, – заметил Серебряный.
— Любят, – согласился Кришна, разглядывая флейту, словно колебался, продолжать веселье или нет.
— А ты их?
Флейтист взметнул глаза, непроглядно-темные, как две безлунные ночи. Судя по лицу собеседника, тот не думал лезть в душу, спрашивал из любопытства, – и сам уже понял, что сказал лишнего.
Баламут отвел взгляд.
Да, это не простодушный Ушастик… Красивое лицо Арджуны было отмечено печатью жизни царевичем – когда тебе услужают, перед тобой лебезят и лгут; когда властвуешь
— Скажи мне, родич, отчего ты покинул свою столицу, предпочтя дворцам шатры и землянки? – спросил царевич.
— Скажи мне, родич, это на небесах все высоким слогом выражаются, что ты простую речь забыл?
Арджуна улыбнулся с некоторым облегчением.
— Я, как-никак, с царем говорю…
— А я с кем говорю?! – вскинулся Кришна. – Вот именно, что надоело. А тебе – нет?
— Да я с детства привык, – пожал плечами лучник. – Такой уж порядок: даже если тебя сечь собираются, все равно иначе как “благородным царевичем” не назовут.
— Хорошо, хоть не Господом… – отчего-то тоскливо сказал Кришна.
— А тебя называли?
— Слышал, дурища эта пела?
Серебряный замолчал. День уже клонился к закату, плоть лугов источала пряный аромат. На западе горными хребтами возвышались тучи, подобные молочным коровам; их сосцы полнились дождем.
— А… каково это, – вдруг негромко спросил Арджуна, – быть аватаром?
— И почему меня все об этом спрашивают? – неожиданный взгляд насурьмленных глаз был ядовит, как удар змеиных зубов.
Ясные бездны.
Сумрак мировой ночи.
Глотка погибели.
И – неожиданно, цветком над пропастью, – флейта.
“Я – начало и исчезновение… я – прибежище… я – друг, сокровище, жизнь…”
…поцеловать сжавшиеся в нить пухлые губы, раскрыть насильно, запрокинуть темнокудрую голову, чтобы задохнулся, сомкнул веки, вцепился в плечи слабеющими пальцами… Серебряный отвел взгляд, опасаясь, что порочащее желание видно в его глазах, но опоздал. Длиннейшие ресницы Кришны опустились тем же движением, и аватар едва заметно улыбнулся.
— Вопрос за вопрос, – проговорил он прежним, спокойным и чуть насмешливым тоном. – Скажи мне, родич, правда ли, что на небесах ты пренебрег любовью знаменитой апсары Урваши, и ее проклятие лишило тебя мужской силы?
На лице Серебряного не дрогнул ни один мускул.
— Отчасти, – благодушно сказал он, словно не расслышав унизительного предположения. – Она действительно прокляла меня, родич, но несколько иным образом. Это гандхарвы рассказали тебе? Они вечно не то наврут, не то перепутают.
— Что же она сказала? – Кришна сверкнул зубами.
— Ты оставил мой вопрос без ответа, а я не отвечу на твой… – лучник пожал плечами и потянулся за куском баранины. Когда он поднял взгляд, то обнаружил, что флейтиста рядом уже нет.
Баламут сгинул куда-то, и сын двух отцов сосредоточенно набирался хмельной суры, думая о своем.
Спустя какое-то время флейта запела снова, и согласно отозвались бубенцы цветов, украсившие весенние джунгли, стволы деревьев обернулись струнами ладной вины, а таящаяся под горизонтом луна сочла за честь стать маленьким барабанчиком-мридангом и негромко поддержать ритм.