Исполнитель
Шрифт:
— Я здорово спешу, отче.
Священник снова помедлил.
— Ну хорошо, — вздохнув, отёр руки, — сейчас переоблачусь соответственно, и поедем.
В ожидании отче-паромщика Первей оглядел храм. Иконостас оказался неожиданно хорошим. Не в смысле богатства — рыцарь вообще-то никак не мог понять, зачем заковывать Богоматерь в серебряный или даже золотой панцирь окладов. Здесь с широких, открытых взгляду икон на него смотрели лики святых, и не было во взгляде их той пронзительной строгости, что характерна для канонов греческого письма.
«Родная, какой великий мастер писал эти лики?»
«Был один такой… Андрей, по прозванью Рублёв»
«Постой… погоди… тот самый?»
Короткий смешок.
«Положим, тогда он ещё не был «тем самым». Тогда он был просто Андрюшкой, учеником знаменитого греческого иконописца Феофана»
— Ну, воин, готов я, — возник в дверном проёме поп, на сей раз облачённый в сапоги-бродни и дерюжный армяк.
— Позволь спросить, отче, — спросил рыцарь, не сводя глаз с икон, — откуда образа сии?
Поп слегка развёл руками.
— Подарок. А что да как… ты вроде бы торопился?
— Ты прав, почтенный, — вздохнул Первей. И действительно, зачем ему лезть в чужие дела? Своих хватает с избытком…
Паром двинулся, ломая намёрзшие закрайки льда, пока ещё хрупкие и тоненькие.
— По всему видать, не сегодня-завтра шуга пойдёт, — батюшка-паромщик тянул канат ровно и мощно. — Так что переправа будет закрыта, должно, седьмицы на три. Пока-то лёд окрепнет, чтобы хотя пешего удержать…
Первей поглядывал на оба берега Днепра, в этих местах не столь широкого, как под Киевом, но всё равно внушающего почтение. Что ж, удачно. Очень удачно. Переплыть такую реку нагишом, держась за холку коня, нечего и думать. Во всяком случае, не в это время года.
Паром с шуршанием и хрустом проломил ледок и упёрся в противоположный берег переправы.
— Ты вот что, воин… — внезапно сказал поп, снова берясь за канат, только в обратную сторону. — Приметы твои известные, и деньги немалые обещаны. Народ у нас хотя и православный, и панов ляшских с собаками папскими не любит изрядно, однако жадность еси исконный порок человечий… Найдётся дурень, не ровен час…
— Отчего же дурень? — чуть улыбнулся Первей. — В купчины выбиться можно.
Поп презрительно хмыкнул.
— Вот я и говорю, урок Иудин не впору многим. Того не осмыслят, что ляхи посулят гору золота, а после зарежут, дабы медный грош не платить. Про папских псов я уж молчу — те Иуду глупого вдобавок посмертно ограбят, крест с покойника сымут… Короче, не ходи в Оршу.
— Спаси тебя Бог, отче, — рыцарь улыбнулся явственнее. — Нет, в Оршу не пойду. Граница московская рядом.
Мокрый снег хлестал, как бич палача, размеренно и профессионально-безразлично. И не было спасения от этого бича, упорно пробиравшегося к телу жертвы сквозь все одеяния. Первей нахохлился, надвинув капюшон ниже носа, как можно плотнее запахнув плащ, и предоставив следить за дорогой Гнедку, а за возможными опасностями — Голосу Свыше. Ей холод нипочём, вот и пусть постарается… Отличный плащ, кстати, из пропитанной смесью воска и масла мягкой кожи. Если бы не этот плащ, он уже промок бы до костей. Нет, в Московию без тёплых вещей соваться бессмысленно… Кстати, надо бы купить шубу, вот что…
«Очнись, мой рыцарь. Впереди русская застава. Будешь объезжать?»
Рыцарь задумался. Московиты умеют ставить заставы, тут не вдруг объедешь… Справа овраг, вон какой, ни конца, ни края, а дальше лес. А слева и вовсе речка. Не хватает в такую непогодь застудиться в ледяной воде, да и коня застудить можно.
«Я попробую новый фокус»
«Может быть, всё же «раззяву»?»
Первей усмехнулся. Вопрос в точку. Как-никак «раззяву» он худо-бедно освоил, а «невидимку» ещё ни разу не пробовал. Но не зря же он тренировался всё последнее время.
«Когда-то надо начинать»
Рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в теле дрожь… Впереди уже показалась русская застава.
Подъехав вплотную к перегораживающей дорогу жерди, покоящейся на рогатках, он всматривался в сторожевую избу, из-под стрехи которой валил дым — должно быть, стражники варили похлёбку или кашу… Рыцарь сглотнул слюну.
Первея вдруг обуяло озорство. Спешившись, он отвязал верёвку, крепящую рогатку, и жердь послушно поднялась торчмя, увлекаемая противовесом. Проведя коня, рыцарь отвёл его за угол и привязал к имевшейся под навесом коновязи, где понуро стояли две лошадки, перебирая жёлтыми зубами жёсткое сено в поисках наиболее смачных стебельков. Первей насыпал в торбу коню овса из седельной сумы — негоже его Гнедку ковыряться в соломе.
Из приоткрытой двери выглянул страж — видимо, московиты всё-таки следили за дорогой из-за двери, не желая торчать под хлёсткими ударами мокрого снега.
— Эй, Векша! Ты рогатку крепил, едрить тя в дышло?
Послышался шум, и на улицу выскочил молодой парень, невысокий и вёрткий, точно оправдывающий своё прозвище. Дождавшись, покуда парень вновь привяжет рогатку, Первей шагнул вслед за ним в избу. Полдюжины стражников сидели вокруг очага, где на огне кипело какое-то варево. Рыцаря никто в упор не видел, точнее, видел, но не замечал. Работает, значит, заклятье.
Первей сел у очага, влившись в круг стражников, и опять никто не возразил. От котелка шёл умопомрачительный запах, Первей сглотнул — пшённая каша со шкварками…
Он привычно сосредоточился, вызывая прилив дрожи… Всё.
Все стражники мирно спали, привалившись кто к стене, кто друг к другу. Рыцарь помедлил, затем снял котелок с огня, достал из-за пояса походную ложку. Вот интересно, зачем это московиты держат свои ложки за голенищем сапога…
«Резвишься, рыцарь?»
Первей, жмурясь, глотал горячую кашу.