Исповедь черного человека
Шрифт:
— Неустойчивым? — азартно переспросил КаПэ. — А ну, пойдемте.
Он стремительно вылетел из своего закутка и быстрой походкой понесся через комнату, полную кульманов, сотрудников и столов, в сторону лестницы. Рядом с площадкой третьего этажа помещался стол для настольного тенниса — там постоянно кипели сражения, Владик с Радием иногда в обед резались. Сейчас проектанты тоже бились двое на двое, однако КаПэ не обратил на них никакого внимания. Попросил запасной целлулоидный шарик, вынул из кармана пластилин и налепил на спортивный снаряд небольшую нашлепку.
Пояснил:
— Таким образом мы смещаем центр тяжести изделия. — И скомандовал
Когда друзья заняли свои места, Константин Петрович бросил в пролет утяжеленный шарик. Радий восторженно крикнул со второго этажа:
— Летит не кувыркаясь!
Владик на первом закивал, мол, подтверждаю, и поднял вверх большой палец.
Потом они втроем вернулись в закуток Феофанова и продолжили обсуждение будущего космолета — космического корабля, углубляясь в тему все сильнее. Увлеклись настолько, что, когда окончательно вышли от КаПэ, Владик поразился: вроде бы начинали, когда за огромными окнами КБ сияло вечернее неспешное солнце, а теперь на улице тьма-тьмущая. Глянул на часы: три часа пронеслось, а он и не заметил!
А перед уходом КаПэ сказал:
— Теперь вы быстренько просмотрите мои записи и запомните как можно больше. Эти ваши же, по сути, идеи понадобятся вам при подготовке курсовика — а потом и диплома. Хотя тут вопросов затронуто столько, что на три диссертации хватит. Вам — на кандидатские, а мне — на докторскую, дай бог всем нам со временем защититься.
— А зачем запоминать?
— Вы ж понимаете, что режимщики никогда не дадут вынести записи с объекта, а сдавать их в спецчасть слишком много мороки. Поэтому — тренируйте память.
Когда они по очереди просмотрели записки, он отобрал у них листочки, скомкал, бросил в объемную пепельницу и поднес спичку:
— Не будем расстраивать наш первый отдел [3].
Записки бодро занялись.
Глава шестая
Галя
Июнь 1958 года
— Расскажи, подруга, что у тебя с ним?
К следующему лету осенняя ссора между Жанной и Галей оказалась почти забыта. Но все равно мутноватый осадок оставался, и прежняя доверительность между ними так и не восстановилась. А когда они сдали первый летний экзамен, Жанна, до сих пор чувствовавшая легкую вину перед подругой, купила тортик и бутылку сладкого вина «Черные глаза». Предложила посидеть дома вдвоем. Галя с той злосчастной осенней ночи в дачном поселке спиртных напитков так ни разу и не пила. Даже в Новый год шампанского не пригубила. Подружка начала ее уговаривать:
— Не бойся ты уже! Выпей. Никого мы сюда не пустим. И если что, я тебя в обиду не дам.
И все-таки уговорила. Галя сделала несколько глотков, в голове блаженно зашумело, и внутри будто кто-то отпустил невидимые вожжи — так стало хорошо и покойно!
— Слушай, — чуть заплетающимся языком проговорила она, — может, я алкоголик? Что ж мне от вина так хорошо делается?
— Ага, — усмехнулась подруга, — ты алкоголик, который ничего не пьет.
И тут, воспользовавшись редкой расслабленностью подруги, Жанна задала сакраментальный вопрос об отношениях с Владиком. Ведь Галя молчала, как партизан, и за прошедшие три месяца знакомства даже имени своего ухажера в разговоре с подругой не упоминала.
— Нет, лучше первая ты скажи, Жанка. Что у тебя-то с Радием?
За период начиная с марта, что длились их отношения, Жанна о них рассказывала охотно — однако поверхностно, не глубоко, не до донышка: «Ходили в кино… Целовались… Он мне подарил букет…» А сейчас вздохнула:
— Чувствую я — не мой он. Как моя бабушка говорила: герой не моего романа. Ты скажешь: заелась, всем парень хорош. Я то же самое себе говорю. А сердце шепчет: не то.
— А он тебя замуж звал?
— Слава богу, нет, — беспечно откликнулась Жанна.
— А вообще о вашем будущем говорил? Как он себе его представляет? Вместе с тобой — или порознь?
— Да уж, наверно, вместе. Хотя ты права, он мне ничего по этому поводу не заявлял.
— Смотри, оставит тебя этот лучший на бобах, да еще, не дай бог, с ребеночком!
— Ох, Галка, ты лучше, чем агитацию проводить, сказала бы, как у тебя самой на личном фронте? С этим Владиком?
— Ты знаешь, мне кажется, он меня любит, — с серьезной печалью молвила Галя.
— Ну, удивила! Это с первого взгляда на вас двоих видно, что любит. А ты его?
— А что тут скажешь? Он хороший, добрый, сильный, умный… Только — знаешь? Я к нему ну ничегошеньки не чувствую. Как будто бы он стол. Или шкаф.
— Шкаф не будет тебя в Большой театр приглашать. И конфетами «Мишка» кормить.
— Да я понимаю все, понимаю. Но что ж я с собой-то поделаю!
— Ох, Галечка! Насколько ж это лучше, когда тебя любят, а не ты.
— Ну, и что же, Жанка, мне теперь делать?
— Как — что? Тебе что — противно, когда он тебе букеты дарит? В театр приглашает? Стихи читает?
— Да нет, просто, когда он начинает рядом дышать и за руку меня цапает, мне смешно немножко.
— А ты поставь себя на его место: он хочет быть с тобой, а ты ему ни крошечки любви не даешь. Так ведь он разочаруется в тебе и уйдет.
— Ну и пусть уходит.
— А ты не разбрасывайся. Пробросаешься! Ты лучше с другой стороны о ситуации подумай. Со стороны головы и разума, а не чувств. Скоро распределение. Владьку твоего, ты говорила, оставляют в Подлипках, прописку подмосковную ему дадут. А тебя, если не он, загонят за Можай.
— Ой, да мне все равно.
— Ох, не зарекайся!
Поговорили они хорошо и даже перед сном потрясли друг дружку за мизинчик, как в детстве: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись. А если будешь драться, я буду кусаться».
Однако все равно Галя перед Жанной была не до самого конца откровенна. Она ничего не сказала ей, однако в ее жизни уже была страсть. Но страсть ту она питала не к парню и не к мужчине. Объяснить это свое чувство или даже рассказать о нем она не взялась бы никому, даже Жанке. Что-то странное было в нем, почти запретное и постыдное. И она стеснялась о своей любви рассказывать хоть кому-нибудь. Потому что главной любовью в ее жизни была — любовь к небу. К прыжкам. К парашютам. Всю неделю, начиная с позднего вечера в воскресенье, когда она, наконец, возвращалась после полетов домой в общежитие, она начинала мечтать о следующем выходном и о том, как они с ребятами из аэроклуба снова поедут на аэродром. Залезут в грузовик, разлягутся на парашютах, и все будут свои: Борька, Витька, Толик, инструктор Василий… И у них будет свой язык, свои шутки, песни, подначки и разговоры. И еще ей нравилось, что она, как ни крути, в аэроклубе одна, а парней вокруг много, и почти все они (кроме дурачков, которые ее совсем не замечают) относятся к ней по-рыцарски. Ухаживают, подсказывают и помогают.