Исповедь черного человека
Шрифт:
Почему же шафером со стороны жениха стал не Радий, который был явно ближе к Иноземцеву, а Вилен? Тому предшествовала целая интрига. Сперва Галя со всей определенностью сказала, что ее свидетельницей станет Жанна. Потом попросила не приглашать на бракосочетание Радия: она, дескать, не может его больше видеть. Галя с Владиком даже по этому поводу поругались — в первый раз в статусе жениха и невесты.
— Не может она видеть Радия — пусть сама не приходит! — разорялся Владик.
— А как я могу не пригласить Жанну? Она — ближайшая моя и самая главная подруга!
— Пусть тогда терпит присутствие моего друга. Я не виноват, что она оказалась такой ветреной!
— Владик, я — тебя — прошу! Разве мое слово так мало для тебя значит?
В итоге
Вилен тоже повел себя неприлично — на свадьбу он не взял собственную жену, Леру. На все расспросы отвечал: юная супруга приболела. А сам, начиная с ЗАГСа, просто проходу Жанне не давал. Его ухаживания были постоянными, настойчивыми, но не выходили за рамки приличия. Жанна только хохотала шуткам Вилена (признаться, в большинстве своем довольно унылым). Когда же они оказались дома, в той самой мансарде, и появился Радий, Жанна даже сама Вилена по ручке поглаживала и позволяла за столом коленку хватать. Радий только усмешливо на них косился с другого конца стола.
Однако когда Вилен взялся назначать Жанне свидание, девушка дала ему настоящую отповедь:
— Вилен?! О чем ты говоришь? Ты — женатый человек. Только что свадьба была. Ты живешь у Леры в квартире, вместе с тестем и тещей. Ну, представь, что они все вдруг увидят, как мы с тобой встречаемся? Каково им будет? А если ты о них не думаешь — подумай о себе, если они счет предъявят. Представь, они вдруг здесь появились. И что скажут, когда завидят, как ты меня тут обхаживаешь?
Вилен только смурнел и бурчал, набычившись:
— А что, если у меня к тебе чувство? Что я могу с собой поделать?
— Пойди, скажи про чувство ко мне своей Лере! — припечатала Жанна.
Под конец вечера молодые еле выпроводили гостей, которые с большущим трудом спускались с чердака по крутой лесенке. Вилен и Жанна разъехались по домам (а может, он потащился ее провожать — об этом Владик с Галиной, занятые друг другом, не спросили). Приют Радию на время брачной ночи дали на первом этаже хозяева дома — их, вместе с сыном-студентом, конечно же, тоже зазвали на чердак.
А уже в понедельник Владик вышел на работу в Подлипки — теперь в должности инженера.
После той памятной ночевки дома у Флоринского отношение Юрия Васильевича к Владику сильно охладело.
На прямые расспросы, почему тот такой хмурый, почему не столь говорлив, как раньше, не обсуждает с Владиславом ни футбол, ни космический корабль, ни Сергея Павловича, Юрий Васильевич только и отвечал, ласково, но категорично:
— Ничего, старичок, не случилось, просто работы навалилось много, из головы не идет, — и принимался в одиночестве бродить по лестнице или курилке, что-то напевая, потирая руки и скидывая пепел с папиросы куда ни попадя.
А потом Флоринский исчез, говорили, что его отправили на техническую позицию, на полигон в Тюратаме, оттуда они, вместе с ЭсПэ, старались попасть ракетой в Луну (что и сделали, первыми в мире, в сентябре пятьдесят девятого).
Без Юрия Васильевича стало, конечно, скучнее — зато на душе спокойнее. Откровенные антисоветские разговоры Флоринского смущали трепетное сердце комсомольца Иноземцева. Ведь он в ту пору искренне верил в учение Маркса — Энгельса — Ленина, верил, что у нас (и в странах народной демократии) самый передовой, самый лучший общественный строй. У нас царит социальная справедливость, человек не угнетает человека, и медицина бесплатная, и образование. И свое превосходство перед Западом мы доказываем, к примеру, в освоении космоса, а скоро опередим быстроногую Америку, как обещает товарищ Хрущев, и по мясу, молоку и другим сельхозтоварам.
Если бы мог Владислав попасть в ту же Америку или хотя бы в Германию с Францией и посмотреть воочию, наверняка бы задумался: а откуда там, через те же тринадцать лет после войны, взялись комфорт и богатство? Однако Иноземцев, поступая на работу в «почтовый ящик», дал подписку о том, что в ближайшие десять лет он не сможет выезжать за границу и контактировать с иностранцами — да и зачем ему были нужны та заграница и иностранцы, когда и без того все на свете в Стране Советов имелось? Например, лучшие в мире спутники и лунники, а также самолеты и корабли. А что до нарушений социалистической законности в годы, когда царил товарищ Сталин, посадки безвинных — таких, как Аркадий Матвеевич и даже Сергей Павлович Королев, — партия эти бериевские перегибы единодушно осудила и возвратила осужденных из лагерей, а потом реабилитировала несправедливо пострадавших, оболганных товарищей.
Тетрадку Цандера, которую отдала мама, и ее письмо Сергею Павловичу Иноземцев тайком привез на работу. И теперь (согласно правилам, ни один клочок бумаги не должен покидать пределов ОКБ) обратного пути им отсюда не было. У Владика сложился целый план: подкараулить Главного, когда тот утром идет от своей машины к кабинету. Многие сотрудники таким образом выходили напрямую на ЭсПэ и просили его о чем-то, чаще всего по поводу жилья, прописки или несправедливого взыскания.
Однако беда заключалась в том, что Королева той весной и летом застать в ОКБ в положенное время было трудно: он делил свое время между южным полигоном, станцией дальней космической связи, которую организовали в Крыму, недалеко от Евпатории, и объектами смежников.
В мае пятьдесят девятого, к примеру, Главный конструктор на совещании в Институте авиационной медицины сформулировал основные требования к будущим пилотам космических кораблей. (Подчеркнем еще раз: их тогда еще никто не называл космонавтами. И, к примеру, на тринадцатом съезде ВЛКСМ, что прошел в апреле пятьдесят восьмого, Никиту Хрущева и других руководителей партии и правительства приветствовала молодежь в скафандрах, то есть, как их называли в газетах, «стратонавты».) На том майском совещании в Институте авиационной медицины Королев, как это было у него принято, сначала выслушал предложения всех присутствующих: каким требованиям должен соответствовать человек, которому доверят кресло в первом космическом корабле. Звучали разные мнения: может быть, инженер-конструктор? Или подводник? Но, в конце концов, победила точка зрения, что первыми пилотами заатмосферных кораблей должны стать летчики. Они и без того летают порой на сверхвысоте, испытывают перегрузки и пребывают по много часов в полном одиночестве. Многие считают, что идея брать в первые космонавты летчиков стала реверансом Королева в сторону ВВС. В самом деле, вся медицина, госпитали, исследования в области того, как влияет сверхвысокий полет на организм, находились тогда в руках Военно-воздушных сил. Да они и не приняли бы чужих — к примеру, подводников или инженеров, если б тех им навязали в качестве первых космонавтов. Так оно и получилось впоследствии: летчики очень не одобрили, когда стали набирать в космонавты инженеров и врачей. И, говорят, впоследствии Сергей Павлович здорово жалел, что отдал первые полеты на откуп ВВС: надо было искать среди проектантов и конструкторов, считал он, и не столь суровые требования по здоровью к ним предъявлять. Надо было, чтобы у них хотя бы высшее образование имелось, а не просто летное училище. Но когда ему возражали, что брать в космонавты летчиков была его идея, Королев соглашался: да, скорее всего, я тогда ошибся, но очень уж мы в ту пору спешили!
Кроме ведомственной принадлежности, были сформулированы и другие требования к пилотам, которые должны летать за атмосферой: идеальное здоровье, возраст — до тридцати лет, рост — до ста семидесяти сантиметров, вес — до семидесяти килограммов. Подразумевались также, разумеется, чистые анкетные данные и определенный летный опыт.
После совещания с Королевым военные медики разъехались по гарнизонам и авиагородкам в поисках идеальных кандидатов на полет.