Исповедь черного человека
Шрифт:
— Ты ведь у нас учитель иностранного? Английским владеешь и немецким? Ну, так давай устраивайся к нам в ОКБ, в научно-технический отдел, там такие же девчонки сидят, статьи из американских журналов переводят! На работу вместе будем ездить! У нас у многих начальников жены в НТО сидят!
Владик чуть не сболтнул сгоряча, что, как рассказал ему в былые времена Флоринский, у самого Королева ЭсПэ супруга тоже работала в том отделе, но вовремя прикусил язычок: не надо выдавать лишнюю информацию!
Галя колебалась, сомневалась.
Владик наседал:
— Ну, что ты скромничаешь? У тебя что, с анкетой непорядок?
— Да все у меня нормально и со мной, и с родственниками до пятого колена. Не была, не состояла, не участвовала.
— А что тогда?
— Как
— Ерунда это все! — убежденно молвил Иноземцев. — Я тебя необходимой лексикой вооружу за два вечера.
Она сдалась под его напором и пришла в отдел кадров ОКБ-1 заполнить анкеты. Предстояла неспешная и доскональная проверка перед тем, как ей дадут (если дадут) допуск.
А на Первомай Галя умотала на аэродром. Поле подсохло, и можно было начинать прыгать.
Ревновал ли ее Владик к парашютам? К парашютам — да: как она смела времяпрепровождение в небе променять на возможность быть рядом с ним?! Но к аэродромным парням ревности не испытывал. Он ведь, когда учинил свою тайную вылазку на аэродром, исподволь парней про девчонок тамошних расспрашивал. Ребята охотно кололись, но никто не похвастал своими подвигами в объятиях Галки Бодровой, никто не уверял, что смог ее соблазнить. Галина для них была свой парень: «Нормальная девчонка, не задается и не жеманничает!»
На Первое мая в Москву вернулся из своей деревни в Горьковской области Радик. Он оказался в столице проездом: следовал к месту прохождения службы. Вдруг возник однажды вечером на пороге нового жилища Владика: «Здравствуйте, не ждали?»
Иноземцев был страшно рад другу. Тем более Радий привез с собой заткнутую тряпицей бутыль самогона. За отсутствием Гали, парни сами организовали междусобойчик. Наварили картошки, Радий ломоть деревенского сала вывалил. За месяц, проведенный на родине, он снова стал уютно окать. Тут-то Рыжов и высказал главную свою новость: армия его трудоустраивает практически по специальности, на полигон в Тюратаме! Он на третье уже и билеты на поезд Москва — Ташкент взял.
— Так что давай, мой дорогой, — радушно начал приглашать друга Рыжов, — приезжай к нам, на техническую позицию, когда будешь новое изделие испытывать, — милости прошу.
Мальчики душевно сидели за бутылкой, выходили на крыльцо курить — Галя папиросного дыма, даже застарелого, не выносила. Вдова, хозяйка дома, проинтуичила про визит молодого, неженатого — на Владике она, по причине его безнадежной влюбленности в собственную супругу, крест давно поставила. Вышла из своей половины домика на весеннюю улицу, повела богатыми плечами… Так как Радий никакого внимания не обратил, огорченно ушла прочь. Рыжов, в свою очередь, подпив, стал исповедоваться Владику, про свою любовь (к Жанне) рассказывать.
— Как она могла так поступить со мной? — горько вопрошал он. — Ей что, не я был нужен? А моя прописка подмосковная? Штампик! Фикция! А нет штампика — прощай! Так, значит? Значит, и чувству этому ее цена, сколько резиновый штемпель стоит — три копейки!
— Может, она сама не ведала, что творит? — осторожно предполагал Владик. — Или, может, ты ее обидел чем?
— Как же! Обидел! На руках носил. Баловал!
— Может, она сейчас сама мучается, переживает? Ты ж ведь ей не дал шанса оправдаться? Перед тобой извиниться хочет, все с начала начать?
— Да уж, не дал шанса! Как она у нас на чердаке, на вашей свадьбе нарочито на меня внимания не обращала! И с Виленом, стерва, лапалась! Чтоб ты сгорела, гадина!
Они выпили еще немного, и тут мысли Радия совершили странный кульбит ровно на сто восемьдесят градусов.
— Поеду я к ней, Владик. Прямо сейчас поеду. Приеду и спрошу: ну, как? Счастливы ль вы, сударыня? А если счастливы, то с кем? И вспоминаете ли вы меня? И наши встречи? И наши ночи?
Он стал рваться, и все уговоры Иноземцева, что, дескать, поздно, «а ты выпивши, и лучше поедешь
Чемоданчик его фанерный и пожитки остались в домике у Иноземцевых.
А у Гали на аэродроме разворачивалась другая драма.
Был у них в аэроклубе парень, симпатичный и умный, да только категорический раздолбай. Вечно опаздывал, перебрехивался с инструкторами и все путал. Звали его Игорь. И вот, уже третьего, в воскресенье, в последний прыжковый день, прыгал он в одном заходе с Галей. Как водится, парни — более тяжелые — отделялись от самолета первыми. А самым первым шел Игорь. Галя прыгала крайней, шестой, секунд через пятнадцать после него. И вот она отделилась и понеслась вниз в свободном падении, и глаза привычно выхватывали на земле ориентиры: аэродром, дорога вокруг него, поле, рощица, кладбище, заброшенная церковка, поселок… Глаз что-то уцепил, мозг еще не понял, в чем дело, но просигнализировал: что-то не в порядке. А через секунду она поняла, что именно не в порядке: в момент, когда она прыгала, должна была увидеть хотя бы один раскрывшийся купол — но не видела ни одного. Были лишь черные фигурки товарищей, летящих на разной высоте к земле. Потом стали разворачиваться, вспыхивать белые купола: один, второй, третий… Но самый первый — Игорь! — продолжал нестись вниз с прежней скоростью. Парашют у него не раскрылся. Сверху было видно, как неполный купол перехлестнуло стропами. Стало понятно: он не раскроется. «Давай, открывай запаску!» — мысленно крикнула ему Галя. Но Игорь странно медлил. Подошел момент и ей открыть купол. Хлопок, привычная встряска, и на мгновение она потеряла бедного парня из вида. А когда нашла глазами снова, ахнула: Игорь продолжал нестись к земле, запаска тоже или не раскрылась, или парашютист почему-либо медлил. Но вот он, вот, вспыхнул дополнительный купол — и, казалось, не успел еще целиком наполниться воздухом, как уже Игорь ударился о землю. Галя, летя, постаралась не терять его из виду и с ужасом заметила, что он упал — и не вскакивает, не гасит парашют, продолжает лежать, а наполовину схлопнувшаяся запаска тянет его за собой, а он безвольно мотается из стороны в сторону, распростертый по земле, безжизненно не двигается. Галя даже свое собственное приземление отработала, как на автопилоте. Ее не покидала мысль: как он? Жив? И такой ужас охватывал!
Она привычно упала на правый бок, погасила и собрала парашют, а сама все всматривалась: как он там, Игорь? И видела, как к нему, неподвижно лежащему, несутся через поле врач с чемоданчиком, инструкторы, другие спортсмены… Вот его окружили, и… Или это показалось Галине? Лежавший парень вдруг шевельнулся.
…Любое нераскрытие парашюта, а тем более травма, в те годы являлось серьезнейшим ЧП. Прыжки остановили. Всех, включая Галю, заставили писать объяснительные.
Игорь оказался жив. Прибыла «Скорая». Парня переложили на носилки, запихнули внутрь машины. Когда перекладывали, он орал благим матом, потом потерял сознание. Ближе к вечеру из больницы вернулся уехавший с ним вместе аэродромный врач, доложил начальству и рассказал всем: у Гарика перелом берцовых костей обеих ног, винтообразный, со смещением. Сотрясение мозга. Но, слава богу, хоть жив, и жизни его ничто не угрожает.
Разумеется, никаких прыжков в тот день больше не было. А потом началась бодяга.
Через неделю снова прыжки не состоялись. Галя съездила в аэроклуб в Москве, новости оказались чрезвычайно нерадостными. Прыжки были запрещены до особого распоряжения. Работала досаафовская комиссия. Было даже возбуждено уголовное дело по статье «халатность». Самые грозные тучи нависли над начальником клуба, а также инструктором Васей, выпускавшим Игоря. Тот должен был проверять укладку парашюта Гарика, но, выяснилось, не проверил — а парень, как рассказывали, подделал все три его подписи, которыми должен сопровождаться каждый этап укладки. Документацию изъяли и направили на экспертизу. До конца расследования прыжки полностью запретили.