Исповедь девственницы

О Господи, мне завтра восемнадцать!.. Жизнь пролетела, пробежала. А что было? Любовь? Настоящая любовь пришла только сейчас. Но через месяц мы расстанемся навсегда. Навечно. Я больше никогда Его не увижу. Через две недели последний звонок. Еще через две – выпускной. И всё. Навсегда. Нас ничего не связывает, только школа. В школе у меня есть шанс. После – нет.

– Лера, подойди!

Ну что ей надо?

– Валерия!

Вот что в моей матери хорошего, так это бюст шестого размера. И хорошего в этом только то (мне-то пофиг, какой у неё бюст), что

теоретически, по всем законам природы, такой же должен быть и у меня. Эх, мне бы сейчас хоть бы половину. Тогда бы мои шансы возросли. А у меня – не на что смотреть. Ноль. Вот Он и не смотрит. Ну почему у меня ноль, когда у матери шесть!

Я вышла из комнаты в коридор. Мать стояла перед большим зеркалом.

– Застегни…

Что за хламиду она напялила? В таких платьях хоронили Пушкина. Неужели в тридцать восемь лет теряется чувство стиля?

Я застегнула длинную молнию на спине. Мать поправила лифчик, приподняв свои огромные буфера. Нет никаких сомнений, что отчим запал именно на них. Ну, может, не только на них, но на них в первую очередь.

– Ты что завтра наденешь?

Что я надену? Ничего. В трусах выйду. Для кого наряжаться? Придут три мамины подруги и коллега отчима с работы. Зашибись! Элитная компания. Правда, Инга Львовна будет с сыном. Но ему, вроде, шестнадцать… Самый дебильный возраст для парня. Спермотоксикоз на фоне прыщей и тупых шуток.

– Я тебя умоляю, только не вздумай выйти в своей джинсовой миниюбке!

Ага, вот в ней и выйду. Любуйтесь. И еще трусы не надену.

– Ты всё поняла насчет юбки?

Я вернулась в свою комнату. За восемнадцать лет жизни я усвоила, что отвечать на вопросы матери не обязательно. Они риторические, в воздух.

Я села за стол и стала составлять гипотетический список гостей на днюху. Я составляю такой список каждый год. И он всегда гипотетический. Ну действительно, не придёт же ко мне Сережа. Это наш химик. Сергей Анатольевич. Или, к примеру, Дима Маликов…

На листочке в клеточку я аккуратно вывела «1991» и ниже поставила красивую цифру «1». В этом году под номером «один» у меня Он. Тот, которого я люблю больше жизни. О котором постоянно думаю вот уже больше полугода. С октября. До Него был Влад Лисовец. Ну как, был. В мечтах. Но когда пришёл Макс, всё померкло, всё потеряло смысл. Когда он вошел в класс, класс замолчал… А девки перестали дышать. Я – так точно. Он был в белой футболке в облипочку, в чёрных спортивных штанах. Высокий, с голубыми глазищами, с обалденно широкими плечами и бицепсами, в которых хотелось задохнуться, если обнимет.

После первого же урока его сняла Орловская. Сучка с четвертым номером. Тупая шмара с самомнением, как у английской королевы. И как она отрастила в восемнадцать лет такие дойки? И ведь работает же – все парни около неё вьются…

Я посмотрела в зеркало на ту область моей розовой футболочки, где должны были выступать упругие холмики. В четырнадцать лет я успокаивала себя, что в шестнадцать они начнут расти. В шестнадцать – что в восемнадцать. Но вот мне восемнадцать. А они такие же, как в четырнадцать. И как в двенадцать.

В кого я такая? Может в бабушку? У маминой бабушки с титьками всё в порядке. Может, в папину? Жаль, у нас нет её фотографий.

Я осмотрела себя с ног до головы. Я красивая. Милое личико, голубые глазки, подбородок капелькой, длинные густые каштановые волосы. Даже талия есть. И бёдра широкие. Конечно, не такие, как у взрослой женщины, но уже далеко не как у ребёнка. Мужчины должны любить широкие бёдра. И почему они называют меня коровой? При росте сто шестьдесят два сантиметра я вешу пятьдесят семь килограмм. Мать говорит, это идеальное соотношение. Интересно, какое у неё соотношение? Надо спросить. Но жопа у неё точно зашкаливает.

Я сняла шорты и легла в постель. Хоть завтра и воскресенье, встать надо рано. Готовить праздничный стол. Так много завтра дел, а в голове только Он. Неужели нет никакого способа обратить на себя его внимание? Ведь я же не уродка. Я думаю, что некоторым мальчикам в классе я нравлюсь. Один так вообще в меня влюблён по уши. Правда, большего придурка во всей Москве не найти. Вот почему так устроена жизнь, что любят совсем не те, а кто те – не любят!

Я закрыла глаза и стала представлять ситуации, в которых Макс мог бы обратить на меня внимание. Вот меня вызывают к доске. На геометрии. А я ничего не соображаю в геометрии. Я в своей желтой кофточке с большими черными пуговицами и в обтягивающих коричневых брюках. Волосы распущены по плечам. На ногах – босоножки на невысоких каблучках. Стою у доски и не знаю, чему равен угол прямоугольного треугольника, каким-то боком вписанного в усеченную призму. Училка Софья Марковна меня ненавидит. Так же, как и я ее. Но она, в отличие от меня, может надо мной издеваться при всех, чем успешно пользуется на каждом уроке.

– Митрофанова, мы долго будем стоять? Молчать ты можешь и за партой. Или ты вышла нам показать свои сомнительные прелести?

Софье Марковне далеко за пятьдесят, настолько далеко, что замуж, где она ни разу не была, ей уже не выйти. Даже несмотря на ее редкие волосёнки, которые она красит на потеху всей школе в фиолетовый цвет, за что имеет меткое прозвище Мальвина. Под сомнительными прелестями она, конечно же, имела в виду мой зад, обтянутый коричневыми брюками.

Весь класс хихикает. Злорадствует кривой усмешкой своих тонких губок Орловская, скалит зубы придурок Самохин. А я смотрю на Макса. На его лице еле проглядывает тень возмущения.

– Ну что? – входит во вкус Мальвина, – зад-то ты к одиннадцатому классу отрастила, а как насчёт мозгов?

– А у неё все мозги утекли в зад! – выкрикивает Самохин, и весь класс заливается лошадиным ржанием.

Я не знаю, куда деться от всеобщего внимания, от липких взоров, обращенных к моим ягодицам, которые я пытаюсь спрятать, отворачиваясь к стене.

И тут Макс встаёт со своего места, подходит к Самохину, берет его за его лохмы и со всей силы долбит рожей об парту. Раздаётся грохот и свинячий визг. Самохин хватается за разбитый нос и, утирая сопли, выбегает из класса. Макс спокойно садится за свою парту. Нет! За мою! За моей партой свободное место. Точно, пусть сядет за мою.

– Евстафьев, ты обалдел! – орет Мальвина.

– Это вы все обалдели, – спокойно отвечает Макс.

– Чтобы на следующий урок пришли родители! – не унимается Мальвина и выходит вслед за Самохиным справиться о его самочувствии.

Я сажусь рядом с Максом.

– Спасибо, Максим, – говорю я ему еле слышно.

– Не за что, – отвечает он.

Он сидит так близко, что я чувствую тепло от его мощных плеч. Рядом с ним я кажусь такой маленькой.

– Как мне тебя отблагодарить?