Исповедь Гаритоны
Шрифт:
– И, все-таки, давай прекращать эти игры среди народа.
– Ты понял все, что тебе нужно?
– Я понял достаточно, чтобы принять решение.
Опять странности. Я начинаю волноваться и тревожиться. Мало ли я теряла друзей? Мало ли у меня было шансов, и сколько из них я использовала? Я любила людей сильных и недоступных, благодаря сыну времени я превратилась в безжалостную хищницу, а теперь я снова позорно слаба. И моя нежность к Кэвину - это только первый шаг. Будет хуже. Будет гораздо хуже.
Но я готова вынести все, чтобы быть рядом с ним. Если бы я только могла!
* * *
Он не пришел! Он снова не пришел! Это было больно! Впрочем, я уже привыкла к тому, что сын времени всегда был подлым эгоистом, и теперь он решил наказать меня презрением. Напрасно я доверилась ему? А что делать, что мне делать, если я люблю его, люблю трепетно, безумно, и, как недавно выяснилось - безответно.
Это было грустно. Да что там грустно, это было попросту обидно. Я не могла сидеть дома, видеть свою комнату, его фотографию на стене. С удовольствием сорвала бы ее со стены и порвала, если бы это не было так по-детски наивно. Приходится терпеть эту адскую боль. Вот он, мой персональный ад. Что там в нем будет еще?
Куда можно пойти человеку, когда он обижен на весь мир и на один, вполне реальный, объект, собственный дом становится для него тюрьмой, и оставаться в нем - равносильно пытке. Не хочу! Было искушение выйти прямо через окно. Девяти этажей вполне должно хватить. Но, помнится, Сатир сказал: "Суицида не дождетесь!". Неужели же я слабее Сатира? Мы дети одной матери, так почему я должна оказаться слабее?
Вышла из дома в откровенно-вызывающем наряде: топик и короткие шорты. Неплохо, для начала. Тут же ко мне приклеился какой-то низенький полноватый тип, решивший, что раз я легко одета, все это можно легко и снять. Ну-ну. Пришлось отправить его куда подальше, заявив, что предпочитаю крутых мужчин. Грубовато получилось, а что было делать?
Как обычно, когда мне плохо, я иду на набережную. Сегодня продрогла. От реки дул холодный ветер. Это ничего. Я повернусь к нему лицом, пусть сдует с меня боль и желание умереть. Так нельзя, просто нельзя так расслабляться. Почему я поминутно должна напоминать себе, что я сильная? Впрочем, наверное, потому, что на самом деле это не так.
В этот раз все произошло не так, как я хотела бы. Во-первых, боль не проходила. Конечно, она не могла пройти так быстро, но я вообще не чувствовала никакого облегчения. Это было необычно. Прогулки по набережной давали мне энергию и желание жить. А сейчас - смотрю на зеленоватую воду, и мне становится не по себе.
Воду я люблю, хоть вода - коварная стихия. Я - дитя земли, но лажу со всеми стихиями, без исключения. Так, быть может, именно вода поможет мне избавиться от боли? Но это уже - не всерьез. Всерьез было дома. Покой. Самое забавное из всех состояний. Все хотят его, хотя никто не знает, что это такое - покой. Я тоже не знаю. Не хочу покоя. Хочу элементарного забвения.
Чьи-то нежные, но сильные руки обняли меня и осторожно отвели от парапета. Я обернулась, не сразу поняв, что со мной произошло. Это было не "что", а "кто". Паук.
– Ну, девочка моя, не нужно долго смотреть на воду, она располагает к покою. Вечному покою, милочка.
Я кивнула. Паук не дал бы мне безвозмездно уйти из жизни.
Когда-то я оказала Пауку одну важную услугу. Он не забыл об этом. И теперь, чувствуя на плечах его теплые, нежные руки, я поняла, что продрогла. Улыбнулась ему:
– Нет, суицид не для меня. Хотя, вообще-то, состояние хреновое.
Он кивнул. Он всегда был понятливым. Улыбнулся улыбкой бесенка:
– Несчастная любовь?
– Безответная.
– Ну-ка, пойдем ко мне. Нечего тебе тут мерзнуть.
Я не сопротивлялась. Ни к чему. Я уже была у него в гостях. И еще, Паук не мог причинить мне зла. Я отлично это знаю. Впрочем, все получилось даже лучше, чем я могла себе представить. Лучшее лекарство от депрессии - общество Паука. Он успокоил меня и дал новые силы. Он помог мне выйти в астрал и показал один из своих миров. Сын бога смерти и богини разрушения, он мог подарить мне часть своей силы, и подарил ее. Однако одиночные меры - одиночными мерами, а проблемы нужно решать. Пьер интеллигентно зевнул и промолвил небрежно:
– Против несчастной любви может быть несколько типов лекарства. Я предложу тебе три варианта. Убить его, приворожить или заставить тебя забыть его.
Это было, по крайней мере, оригинально. Хотя мне и не подходило.
Ну, во-первых, я не хочу смерти сына времени. Во-вторых, приворожить - не метод. И, в третьих, пусть-ка Паук попробует меня загипнотизировать, и кто его потом будет от диких мигреней лечить? И вообще, не известно, излечима ли мигрень, насланная моей матушкой.
Я объяснила все это Пауку. Довольно толково объяснила. Он кивнул:
– Хорошо, все в порядке. Мое дело - предложить, твое - решать, нужно ли тебе это.
– Да. И я решила, что не нужно.
– В таком случае мне меньше забот. Значит, пускаешь дело на самотек? Ты сильная, справишься. Хочешь яблоко?
Я кивнула. Все, что угодно, чтобы уйти от этого разговора. Он принес сочное, румяное яблоко и протянул мне вместе с ножом:
– Давай, разрежь его. У меня только одно.
Я даже не стала спрашивать, почему я. Знаю, почему. Женщина должна подавать яблоко мужчине, потому что именно Ева соблазнилась запретным плодом.
Каким образом я умудрилась порезаться, для меня до сих пор остается загадкой. Но все-таки порезалась. Паук удивленно хмыкнул:
– Какая ты неловкая!
Отобрал у меня яблоко и нож и резанул себя по руке ножом. Так я стала его сестрой по крови. Мы смешали нашу кровь. Хороший финал для такого вечера. Финал, способный излечить меня от хандры.
* * *
Я была в гостях у Капризки. Капризка хандрила, она в очередной раз приобрела на свою голову безответную любовь. Впрочем, наверное, в ее случае это была все-таки не любовь, а влюбленность. Но тем более чувство это было для нее. Я успокаивала ее, как могла. Но даже фотография ее любимца не могла привести ее в нормальное состояние духа. А потом пришел Кэвин.