Исповедь Стража
Шрифт:
— Ухожу… не хочу, но… я должен… обречен… Я бессмертен… ты… прости… Постарайся… жить…
Бессвязны были его слова, но Берен понял.
И он положил голову короля на колени — и запел. Он пел, не понимая, откуда идут слова. И умер на руках Берена король Финрод, благороднейший из королей Нолдор. Умер в бывшей своей крепости, захваченной врагом. Умер в грязной темнице, на скользких холодных плитах, в цепях. И не народ его оплакал своего владыку, а безвестный еще Смертный, обреченный умереть в гнилой дыре темницы. И плакал он, и пел — и вдруг другая песнь снизошла во Тьму из Света. И, погружаясь в беспамятство, Берен понял, что возвращается.
С недавних пор остров Тол-ин-Гаурхот стал мрачной темницей даже для его жуткого хозяина. Людей здесь больше не оставалось — вернувшись последний раз из Аст Ахэ, Гортхауэр под разными предлогами разослал отряды. Теперь здесь были только орки и волки. Первые старались не попадаться на глаза без необходимости. Стая же всегда была с ним — одни гибли, другие рождались, но он всегда оставался — Вожаком. И не Вожаком стаи, которая охотится ради еды, — Стая была его войском. Это был долгий кровавый пир. Он отрешился от чувств — от жалости, от ненависти. Он все решил для себя — у него есть войско. У него есть цель — не дать ни Эдайн, ни эльфам и носу высунуть из их земель, чтобы там, на Севере, Учитель жил спокойно. И если ради этого надо будет убивать, и убивать много, — он будет убивать. Прав он или не прав — пусть судит кто-нибудь потом. У Учителя есть враги — что ж, значит, война. А людей он более не даст посылать на смерть. Орки — мясо для войны, пусть она их и жрет. Что бы там Учитель ни говорил. И пусть вина будет на нем, на Гортхауэре. На Жестоком. Фаэрни Гортхауэр больше не существует. Есть Жестокий, ненавистный всем. И себе тоже. Что ж, остается одно — выполнять свой долг и получить свое воздаяние от всех… Теперь — настоящее одиночество. Пусть.
«Даже если прикажет — я не стану другим. Я — это я и меняться не стану даже в угоду ему. Не буду каяться. Хотя это так просто. И так хочется… Нет. Пусть это гордыня, да только все остальное уже перегорело…»
Он вздрогнул от внезапного шума и по привычке схватился за меч. Враг? Ну наконец-то! Но это был волк Драуглуин со страшной рваной раной на горле. Желтые, налитые кровью глаза встретились с глазами Вожака, и тот прочел предсмертные мысли волка. Красивая девушка на мосту… Огромный волкодав в золотом ошейнике… Так. Он узнал — это дочь Тингола. Гортхауэр осторожно погладил по голове волка. Пусть уснет — так легче умирать.
Мысли быстро проносились в его голове, пока он почти бегом спешил к выходу. Пустые коридоры полнились эхом его шагов. Казалось, он здесь совсем один. Мысли были четкими и холодными, как и его спокойный гнев. Он был Жестоким, но жестокость его была тоже холодной и спокойной.
«Дочь Тингола. Если верны сведения, она пришла сюда за этим человеком, что сопровождал Финрода. Ну вот и случай. Если она будет у меня, они мне все расскажут. Странно. Раньше я взглядом мог заставить любого говорить… Неужели я стал слабым? Или жестокость моя выжгла все? Пусть все трое предстанут перед Учителем. Она слишком ценная добыча. Пусть сам решает, что с ними делать. Но пес — сдохнет».
Солнечный свет почти ослепил его, и он на миг прикрыл глаза ладонью. А затем он увидел Лютиэн. Не боится. Стоит, выпрямившись, словно готова принять бой. Усмехнулся. Еще несколько шагов… Глаза в глаза. Глаза… ее глаза…
«Этого не может быть… Бред. Не смотри ей в глаза. Ты Жестокий. Не смей отпускать себя, не смей…»
…Гэлеон и Иэрне стояли рядом с ним — в последний раз. Никто ничего не говорил — что объяснять? Гортхауэр бессмертен. Они — нет. Они останутся в прошлом, а он будет жить… Нелепы были его слова в этот миг:
— Только помни — твоя сила в быстроте и ловкости. Утоми противника, тогда — бей.
— Я помню твои уроки. Когда ты вернешься, мы устроим праздник, и я буду танцевать в твою честь. Как тогда, в день рождения, помнишь? Мы ведь победим. Обязательно. Мы прогоним их с этой земли. Правда?
Он молча кивнул. Глаза Иэрне — смесь обреченности и надежды.
…Глаза Лютиэн — обреченность и надежда… Или она все же вернулась? Зачем? Может, чтобы судить его? Но она — помнит ли, кто она есть? Он замер.
— Иэрне… — беззвучно, боясь спугнуть наваждение. Страшный удар в грудь опрокинул его на спину. Горячая слюна капала ему на лицо. Он не сразу почувствовал боль, да и, пожалуй, боль не была столь жестокой, как явь. Наваждение растаяло, и остались лишь растерянность и почти детское горе. Клыки впились в плечо и грудь у самой шеи. И — такой знакомый голос…
— Ты, прислужник Врага, слушай! Если не признаешь ты моей власти над этой крепостью, Хуан разорвет тебя, и обнаженной душе твоей будет суждено вечно корчиться под взглядом твоего хозяина, полным презрения!
Пес зарычал.
— Я сдаюсь… — еле слышно ответил Гортхауэр. И тогда заклятье его над островом пало, и рухнула Башня Оборотней. Лютиэн побежала по мосту. С трудом приподнявшись на локте, фаэрни посмотрел ей вслед. Сейчас она невероятно походила на Иэрне…
Им овладело странное равнодушие. Кровь обильно лилась из рваной раны. Ну и пусть. Наконец-то все кончится. Решать теперь все равно уже не ему. Осталось исполнить только одно. Он крикнул, подзывая коня. Это совсем лишило его сил. С трудом он взобрался в седло и припал к жесткой холке. Оторвал клок ткани от плаща и засунул комом за пазуху — надолго кровь не задержит, надо спешить. Мелькор должен все знать. Пока есть силы — успеть рассказать. И увидеть его, в последний раз…
Мир блекнет, звон в ушах. Черные стены, лестницы, переходы, окна — все плывет перед глазами, свивается, словно рассыпается сотворенный им некогда Дом. Что же, сотворивший умирает — и его творение умирает тоже. Вот и дверь в зал. Обычно он здесь… Гортхауэр всем телом рухнул на створки, дверь распахнулась, он упал. Приподнялся, опираясь рукой о пол. Какое-то туманное пятно… На миг прояснилось в глазах — это лицо. Учитель. На миг показалось ему, что весь мир вокруг стал глазами Мелькора, и он упал в их ледяное сияние. Услышал собственный голос — далекий и незнакомый.
— Я умираю… вот и расплата… И — темнота.
Мелькор мгновение не мог двинуться с места. Белое, неестественно белое лицо… Снова вспыхнуло то жуткое видение, которое он гнал от себя, — это же лицо, искаженное мукой, и черно-кровавые провалы вместо глаз.
Нет. Нет…
«Он бессмертен. Он не человек, он вернется в Валинор… И его — как их… Нет, много хуже, он не сумеет уйти… И вечная пытка — без конца… А я буду тому виной… И буду здесь, невредим… Ты прав, чужой кровью плачу я за свои грехи, твоей кровью, драгоценной твоей кровью…» Ужас охватил его. Он вскрикнул, обнимая ученика, словно пытаясь укрыть его от смерти.