Исповедь Стража
Шрифт:
Я продолжил разговор.
— Но откуда вы знаете, что эти видения не ложны?
— То есть?
Я понял, что сейчас скажу, по его мнению, глупость и бестактность, но, тем не менее, сказал:
— Ну, положим, что видения нарочно посылает Враг — то есть Мелькор, посылает лживые видения, дабы смутить вашу душу? Вы об этом не подумали?
Он рассмеялся.
— А как он может это сделать? Он изгнан. У него здесь не осталось ни достаточно сильных учеников, ни союзников, которым было бы под силу такое. Так кто еще, как не Феантури?
«Только вот Тень его в Арде навеки, до скончания времен», — подумал я, но промолчал. А насчет Феантури — у меня не было ответа.
Вечером я снова засел за Книгу. Сейчас начиналось самое для меня любопытное — если прежде речь шла о событиях слишком древних, чтобы в летописях могли сохраниться о них достаточно достоверные сведения, то теперь это была уже вполне известная история. А о деяниях людей и эльфов мы можем спорить — мы их понимаем куда как лучше, чем деяния Валар. Именно тут и будет поверка истины…
…Илталиндо был в Круге Судей, когда решалась судьба Отступника. Не решился подойти сразу или встать рядом: просто смотрел. Только потом, когда Отступник покинул Круг, — шагнул к нему, почти в тот же миг опустив глаза. Взгляд упал на тяжелые, темные, в синеву отливающие браслеты на запястьях тонких рук Валы. Сотворенный судорожно сглотнул, спросил неловко:
— Это… ты?
— Я.
— Я хотел, — все еще не поднимая головы, проговорил майя, — уйти с тобой. Туда, за Море. Я слышал, о чем вы говорили с моим учителем. Хочу увидеть сам. И еще… хочу быть рядом с тобой. Позволишь?
— Как имя твое? — спросил Вала глуховато.
— Илталиндо, — вскинул голову майя.
У него было узкое лицо, но черты не столь тонкие, как у Ортхэннэра, и угадывалось в нем сходство с Владыкой Судеб. Тяжелые блестящие черные волосы с сине-фиолетовым, как вороново перо, отливом. Высокие скулы и темные, ночные глаза, в которых плясали звездные искорки. И широкие брови, близко сходившиеся к переносице. И казалось бы это лицо почти мрачным, если бы…
Вала покачал головой.
— Ллиннайно йлтэлли-суула, — проговорил почти беззвучно. Нерешительно и очарованно майя улыбнулся, и ни следа кажущейся мрачности не стало в его лице:
— Что это?
— Душа серебряных звезд, поющая ветер, — медленно перевел Вала; видно было, что ему тяжело перекладывать в слова Валинора певучие звуки чужого языка. — Суула — это свирель ветра, ее делают из сухих стеблей тростника…
Замолчал, задумавшись о чем-то.
— Суула, — тихо повторил майя. — Почему?
— Ты похож…
Образ стремительно сплелся где-то внутри майя: серебряные травы и серебряный льдисто-звонкий диск в черноте неба, и прохладный горьковатый ветер, не тревожащий — непокойный, юный, мчащий рваные клочья опаловой пены облаков… и приглушенный долгий певучий звук — словно поют сами травы. И все это, нигде никогда не виденное, было им самим — чем-то, чего прежде майя не знал в себе.
— Суула… ты будешь меня звать так, да? Ты… нарекаешь мне имя?
— Если захочешь.
— Я принимаю! — порывисто воскликнул майя. И, отчего-то смутившись: — А ты расскажешь мне, как — там? Ты расскажешь мне?..
Вала тяжело посмотрел на него. Покачал головой.
— Не здесь.
И пошел прочь. Майя, сам не понимая почему, последовал за ним.
На берегу озера в садах Ирмо Отступник остановился. И, не оборачиваясь, заговорил…
— …теперь иди, — тихо сказал Отступник. — Я хочу побыть один.
Пробормотав слово благодарности, Суула поднялся и бесшумно пошел прочь, улыбаясь неведомо чему, все еще во власти видений. Он не знал, что значит — терять. Он не оглянулся. А даже оглянувшись, ничего не увидел бы: Вала просто склонил голову, и тяжелая волна седых волос закрыла его лицо.
И снова он пришел на берег озера в час, когда меркнет свет Лаурелин. Вала уже был здесь — словно и не уходил никуда.
— Расскажи, — попросил Суула.
Он не задавал вопросов — просто смотрел и слушал, не замечая, что Изначальный давно уже говорит с ним на странном незнакомом языке, том самом, на котором — эхом имени Илталиндо — прозвучало: Ллиннайно илтэлли-суула. А видения, сотканные певучими словами, были пронизаны такой любовью, такой щемящей печалью, что майя замирал, боясь спугнуть колдовское это наваждение. Он видел Эллери Ахэ, видел смертных Эллири, видел племена файар, видел…
Нехорошее что-то здесь есть. Я, конечно, понимаю, что Мелькор здесь показывает майя истину. Но если принять, что он просто околдовывал его? Завладевал сейчас его душой? Ведь разумное существо легче всего поймать на его слабости — по большей части на чем-то хорошем. Говорят, именно так в свое время Саурон собирал назгулов. Майя искренне тянется творить добро — стало быть, восстанет против несправедливости. То есть против Валар.
Вот так Мелькор, как говорится в «Квэнта Сильмариллион», совратил некоторых майяр…
— Расскажи еще…
Он не знал, что значит — терять, иначе тысячу раз подумал бы, прежде чем позволить Отступнику уходить все дальше по тропам памяти.
— Ты возьмешь меня туда? Возьмешь — к ним? Ведь ты же вернешься, да? Можно мне пойти с тобой? Я хочу увидеть…
Несколько мгновений Вала смотрел на него — словно бы издалека, не понимая смысла слов — и вдруг хрустальная паутина видения налилась огнем и кровью, близкий пожар опалил лицо майя, и нависло над ним медное небо, и горький черный дым жег грудь на вдохе — майя рухнул навзничь, откатился в сторону, зарылся лицом в высокую росную траву…
Жестокие сильные руки перевернули, подняли его. На него с пугающе-прекрасного, искаженного яростью и болью лица смотрели огромные черные сухие глаза, и в этих глазах полыхало безумное темное пламя.
— Нет их больше, — сдавлено выдохнул. — Нет, ты понимаешь! Нет!..
Он тряс майя, впившись в плечи жесткими пальцами: Их нет, нет, слышишь, их убили всех, их нет! — крича в перекошенное от ужаса лицо. — Их больше нет!.. — Суула вскинул дрожащие руки, пытаясь заслониться от обжигающего ненавистью и непереносимым смертным страданием взгляда.