Исповедь Стража
Шрифт:
— Мое имя Лаурэ, — холодом и презрением ожег голос.
— Тайо, подожди… — Он протянул руку, осознавая, как беспомощен этот жест — остановить, удержать…
— С последним из слуг Валар я еще стал бы говорить… Тайо, откуда в тебе это…
— …но не с тобой, Преступивший.
Отчеканил — как по металлу. Боль скрутила все внутри, на мгновение перед глазами потемнело; со стороны услышал свой больной, сорванный голос:
— Постой… Тайо…
Золотоволосого уже не было рядом — незачем было смотреть. Он остался стоять, ссутулившись, словно обрушился Небесный Купол, придавив его обломками, задыхаясь…
Купол?
Мир стал ослепительно, раскаленно-белым, застывший воздух рвал легкие изнутри. Он стиснул кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
Вы…
Словно тугая пружина неотвратимо разворачивалась внутри: все, что он запер в душе, запретив себе думать и чувствовать — так, горе, ставшее жгучей ненавистью, — медленно, медленно -
…разрушили мой дом…
— внезапно — вырвалось, как хлещет в небо огонь вулкана, выжгло все, кроме ярости и белого гнева -
…а я уничтожу ваш!
Теперь понятно. Уничтожу ваш дом. А что теперь это дом еще и бывших его учеников — это все равно? Их тоже убивать будет? Или как? Да, воистину, Возлюбивший Мир…
ГЛАВА 15
Месяц гваэрон, день 1-й
Теперь я читал Книгу более-менее спокойно — я нашел опору в душе своей. Теперь я стоял твердо, и буря смятения не могла уже смыть меня в море безумия. Во мне уже не было того негодования и возмущения, желания спорить и переубеждать. Я просто читал. Те, кто писал это, думали не так, как я, — они верили своему богу. Наверняка здесь вымысла и домысла куда больше, чем истины. Я сам убеждался на собственном опыте, что иногда то, во что страстно желаешь поверить, становится почти правдой в твоих глазах, и ты потом уже не в силах отделить истину от вымысла. Но не это главное. Канва-то остается прежней, что бы по ней ни вышили.
Четкий почерк, синдарин и ах'энн. Все повести написаны одной рукой. Наконец-то я добрался до предмета, о котором я могу спорить. Ибо это были истории об эльфах. Наши предки узнали об этих событиях от тех, кто сам все видел и пережил, так что здесь у меня опора еще крепче. Здесь, конечно же, и их история, и их отношения с людьми, и сами они будут совсем иными, чем в наших преданиях. Тем любопытнее…
СЭННИА ЛЭ — БЕЛЫЙ ЦВЕТОК
…Во мраке, не рождающем эха, даже глухой звон железа кажется грохотом горного обвала; звуки мертвы — только шепчут что-то навсегда умолкшие голоса…
— …Высокая, ответь мне, кто я?
Тонкие пальцы Пряхи Вайре сплетают, сплетают невесомые многоцветные нити.
Трепетный язычок белого пламени, готовый вот-вот погаснуть, струйка голубоватого дыма над костром.
— Кто я? Я помню иную себя, другую жизнь…
Текут ручьи нитей, сплетаясь в радужный водопад гобелена.
— Как мое имя? Где мой народ? Куда мне возвращаться, Высокая?
— Я вижу настоящее, Мириэль. Прошлое сокрыто в тени…
— …Скорбящая, скажи…
Тень среди теней Мандоса, шелест ивовых листьев, голубоватый вечерний туман над глубокой рекой. Ищи там, где страшишься искать…
…Он ощутил чужое присутствие раньше, чем поднял глаза. Тонкая фигурка замерла на пороге, серебристо-мерцающая, как лунный свет, и он вскочил на ноги прежде, чем осознал, что — ошибся.
— Мириэль… — с трудом глухо выговорил. — Что нужно прекрасной королеве Нолдор от пленного мятежника?
Видение заколебалось, словно готовое растаять, но в голосе говорившего было больше боли, чем насмешки, и она спросила:
— Скажи мне, кто я?
— Таили, дочь Эллери. Мириэль, королева Нолдор.
— Что мне делать? Куда идти?
— Таили не сможет жить в Валиноре. Мириэль не может помнить Гэлломэ. Ты должна выбрать.
— Значит, я должна — забыть? Но я не могу, я помню, Отступник…
Она замолчала, словно испугалась невольно вырвавшегося слова.
— У тебя волосы совсем седые… — Серебристая фигурка качнулась, словно хотела приблизиться.
— Как ты оказалась здесь? — тихо спросил он.
— Я… уснула. Мне было так тяжело… Воздух жжет, и свет… Но покидать сына… Феанаро, он так похож на… на нас… и — Финве… ведь он любит меня; и я…
Его лицо дернулось, когда он услышал это имя.
— Ты ненавидишь его, Мелькор? — В голосе-шорохе — тень печального удивления. — Ты был другим. Ты не умел ненавидеть.
— Думаешь, так можно научить любить? — он поднял скованые руки, но, увидев боль на полупрозрачном лице, мягко прибавил: — Прости.
Но она уже снова говорила о Финве:
— Он такой светлый, открытый — как ребенок… Мне иногда казалось, что я старше его. Хотелось помочь, защитить… Разве можно его, такого, ненавидеть?
Защитить… Вот как…
Он долго молчал, потом сказал задумчиво:
— В чем-то ты, может, и права. Можно сказать и так… Испуганный ребенок…
Ну, я уже говорил — не может быть испуганным ребенком тот, кто провел свой народ через мрак Средиземья, сохранил его, не дал ему потерять надежду. Тот, кто потерял друга, оставшегося под сенью Нан-Эльмот. Думаю, сын его Финголфин унаследовал волю и решительность отца, чтобы потом, как и он, вести свой народ через льды Хэлкараксэ, к надежде. И не верю я, чтобы он мог быть жесток. Он уже знал цену и страху, и потерям — и вряд ли он так легко мог лишить жизни других.
Стало быть, Мириэль они считают из Эллери… Что же, могло быть. Почему бы и нет?
Его руки невольно сжались в кулаки, глаза вспыхнули ледяным огнем:
— Не могу, Таили!.. Не могу…
— Ты не умел ненавидеть, — повторила она. — Я понимаю… иногда его лицо становилось таким странным… это тень твоей ненависти. Что он сделал тебе? — Она прижала узкие бледные руки к груди, посмотрела с мольбой: — Что он мог сделать тебе?
— Мне? — Он не удержался от сухого смешка. — Мне он ничего не сделал.