Исповедь Стража
Шрифт:
Теперь разговоры с Мелькором сделались для Намо необходимостью, как и для его узника. И после каждой беседы Намо замечал, что его видение мира меняется. Не из-за Мелькора — Намо начинал познавать бытие сам. Ему казалось, что он идет по узкой тропинке и по обе стороны — пропасть. Он ступает медленно и осторожно, но — продвигается… Он научился принимать Великую Двойственность в целом и не отвергать ни одной из ее сторон, и, главное, он осознал суть Великого Равновесия Миров и видел его вечное движение и изменчивость — то, что давно превратилось в неизменность в Валиноре. Здесь Равновесие было принесено в жертву Великой Предопределенности. Он по-иному смотрел ныне на Валар и их деяния. Все яснее в душе его разгорался великий дар предвидения, и знал он теперь, что воистину он — Владыка Судеб и что слово его может стать — свершением. Он понимал теперь, что замыслил Эру и что пытался сделать Мелькор, и с болью смотрел на его скованные руки.
Он часто говорил с Мелькором об Арде, об Эндорэ. И улыбка появлялась на губах Мелькора, когда он вспоминал о Смертных Землях. Казалось, он видит то, о чем говорит.
— Там время идет. Там — жизнь. И каждый день — новый, не похожий на другой. Там даже звезды светят по-иному. Нет, не эльфам там жить — они не знают цены жизни, они не понимают сладостную боль летящего времени… Те, кто будет там жить, — Люди. Они увидят Солнце, и никто не сумеет закрыть им глаза. Они будут жить, а не существовать. И будет им дано право выбирать и решать, судить и вершить…
— Ты дашь им это? — спросил Намо.
Мелькор замолчал. Резко поднял скованные руки и до предела натянул цепь. Лицо его стало непроницаемо-холодным.
— Со скованными руками? В этом Эру сильнее меня. Велико искусство Ауле — не вырваться, — тихо и обреченно добавил он, опуская голову.
Теперь оба они были нужны друг другу. Мелькор мог ответить на многие его вопросы, но и он знал не все.
— Ты творил свое — и ты наказан. Ты лишен ныне свободы творить. Но было ли твое Творение к добру?
— Творение всегда опасно, особенно когда творишь в первый раз. А Ауле… — Он посмотрел на цепь и продолжил горько и тяжело: — Это — последнее его творение. Когда творец начинает ковать цепи, он перестает быть творцом. А в твоих руках — я это вижу — лежит великая способность создавать…
— Я не творец. Может, я был бы творцом, если бы мир был иным. Прежним. Я не знаю, кем бы я мог быть. Если бы ты не изменил мир. Теперь я — Мандос. Тюремщик.
— Для меня ты — Намо, а не Мандос. И ты творец. Загляни в себя. Поверь себе. Найди себя. Творец всегда будет творцом.
Намо покачал головой. Он не верил.
— Я не знаю, зачем я здесь.
— Ты здесь потому, что полюбил этот мир, как и мы все.
— И что? Я ведь не сделал здесь ничего. Ничто здесь не создано мной. Зачем я здесь?
— Но разве ты ничего не замыслил в ту пору, когда мы творили Музыку? Разве у тебя не было своей нити в общей ткани?
— Я не понимаю ее. Ведь тогда мы ничего не знали ни об эльфах, ни о Людях. А ведь теперь их судьба — в моей руке, я — Владыка Мертвых. В чем же моя доля? Я не был нужен при Творении Арды. Или я — забыл?
— Я не могу тебе помочь. Просто не знаю — чем. Это правда. Я всегда думал — почему ты, твои брат и сестра пришли в этот мир сразу, когда в нем не было, да и не могло быть, боли, смерти, страданий? Что было оплакивать Ниенне? Над чем властвовать тебе? Или все же ты что-то предвидел?
— Я не знаю. Я забыл. Я, все помнящий Владыка Судеб, — забыл. Не могу вспомнить… Иногда мне кажется, что меня нарочно низвергли сюда, чтобы быть твоим тюремщиком.
Оба молчали. Наконец Мелькор покачал головой.
— Я не знаю, что ты увидел, что ты создал тогда — в изначальную пору, чем ты так испугал Единого, что тебя заставили забыть, что тебя лишили права создавать. И воля твоя подчинена… И все же тебя боятся… Не знаю. Я не могу знать все, Намо. Я же не Единый, — усмехнулся. — Да и Единый, боюсь, не скажет, хотя он-то наверняка знает.
А ведь и правда — зачем в изначально беспечальной Арде Плакальщица, Целительница и Владыка Мертвых? Или изначально они были чем-то другим? И то, чем они стали, — это все из-за Несозвучия? Как бы то ни было, случилось то, что случилось. И исправит Несозвучие лишь Единый. Или все Валар? Но — вместе? А?
А вообще, все это я назвал бы «Повестью о Намо». И все же — почему они так почитают именно Феантури? Почему?
Он покидал место заточения Мелькора, слишком погруженный в свои размышления, окруженный ими, и не сразу ощутил чужое присутствие. Тот, иной, пытался скрыться от всепроницающей мысли Намо, но был слишком слаб. Он уловил чужой страх, стремление, смятение. Очертания этих чувств и мыслей были знакомы ему. Намо сорвал жалкий покров наваждения, под которым пытался укрыться пришелец. Илталиндо, его майя.
Он смотрел на Намо с отчаянным страхом и одновременно с вызовом.
— Ступай за мной, — спокойно приказал Намо. Майя послушно пошел впереди.
Наверху, в тронном своем зале, Намо повернулся к ученику.
— Ты следил за мной? Зачем? Отвечай!
Майя смотрел на него умоляющими глазами.
— Владыка, я… я лишь слушал…Я не осмеливался просить позволения говорить с ним…Я хотел понять… узнать… Учитель! — внезапно крикнул он, схватив руку Намо и прижав ее к груди. — Умоляю, позволь мне уйти с ним! Когда его отпустят на свободу… Учитель!
Да чего же все ученики все время трясутся в присутствии учителей своих! Прямо как школяр, когда магистр его застукал в кабаке за игрой в кости и бутылкой вина!
Намо с любопытством смотрел на него.
— Ты пока еще мой майя, — неторопливо сказал он.
— Даже если не отпустишь — уйду сам. Как Артано, — упрямо сказал майя.
Намо нахмурился.
— А ты не думаешь, — сурово сказал он, — что я могу сейчас отправить тебя в мои чертоги и ты никогда не сумеешь найти оттуда выхода?