Исповедь травы
Шрифт:
Все хорошо, успокойся. Everything is all right, everything is fine...
– Эй, девочки, а может, уберете свое колдунство?
– в голосе Пэгги наигранно капризная, "княгиньская" нотка.
– Сами видите, у нас тут менестрель простаивает. Отчего бы это, а?
– Всегда к вашим услугам, госпожа княгиня, - Флетчер произносит это с такой ухмылкой, за которую любой уважающий себя государь тут же приказал бы выкинуть вон этого хама.
– Мне не хватало лишь вашего пожелания.
Он тянется за гитарой, и я поспешно скатываюсь с подлокотника, устраиваюсь у его ног, дабы не мешать.
Я знаю, я чувствую... Его пламя соприкасается с моим, бирюзовая вспышка ласкает обнаженные нервы почти до боли. Он тоже знает - а в сгустившемся воздухе повисает древняя мелодия, одновременно безмерно печальная и бешено страстная, как цыганский романс... Ругианская "Королевна-бродяжка", надо же... Я ступаю в центр комнаты, буквально раздвинув плечом танцующих ведьмочек, и гитаре начинает вторить тонкий перезвон подвесок из позолоченного серебра на моей головной повязке.
Как там слова? Когда-то знала, да и сейчас не совсем забыла - я же эту мелодию с детства нежно люблю... Нет, не хочу вспоминать. Не сейчас.
В другое бы время Пэгги и сама с удовольствием поплясала бы с нами, но уж если он играет, а я танцую - все, третий лишний, тут творится нечто такого уровня, что чуть зацепи пол-Эсхары без крыш останется. В прямом и переносном смысле.
Everything is all right, everything is fine... А там, наверху, в спальне, стоит на столе флакончик из белого переливаюшегося оникса - тот самый, на который мы год копили деньги. И сегодня поздно ночью, когда мы останемся одни, Флетчер откроет его, выльет на ладонь немного масла, и комнату наполнит ни с чем не сравнимый аромат белого силийского шиповника... а наутро этот аромат перейдет с нашей кожи на смятые простыни и надолго останется в них...
Если кто-то сейчас скажет мне, что это мой последний такой вечер - не знаю почему, но я поверю.
Так наползает гроза. Жаркий июльский полдень, солнце слепит лучами, и небо еще ни с одной стороны не оттенено ярким свинцом, но уже слышнее звуки в знойном безмолвии, придавившем нас своей тяжестью, и медленно сжимаются золотые розетки горчанки, стискиваются, как руки в молитве...
Слушайте, а ведь сегодня на самом деле будет гроза! Здесь-то, в Эсхаре, лето, не зима! То-то я так взмокла во время танца! Таким образом, у моего напряга вполне обыденная причина, и нечего переживать по этому поводу. Дождь пройдет - посвежеет, в том числе и в мозгах.
Флетчер завершает "Королевну-бродяжку" резким ударом по струнам, и я застываю вполоборота к нему с почти радостной улыбкой.
– Слушай, это потрясающе!
– Белокурая ведьмочка, чьего имени я еще не знаю, преданно заглядывает мне в глаза.
– Ты научишь меня так танцевать?
– Ты и сама уже неплохо умеешь, - отвечаю я вполне искренне.
– Если хочешь, покажу потом пару движений...
Мне не до нее сейчас - во все глаза я смотрю на темноволосого незнакомца, который стоит у кресла Пэгги, разглядывая какую-то драгоценную вещицу. Вот это да - вошел во время танца, а я и не заметила...
Увидев, что я смотрю на него, он возвращает драгоценность княгине Эсхарской.
– Таких, как ты, в некоторых Сутях все еще сжигают на кострах, - голос звучный, чуть хрипловатый.
– Таких, как я?
– повторяю я машинально...
– Эленд, позволь представить тебе славного рыцаря Дэнниса диа Оро, друга моего Марселла, - тут же встревает Пэгги. Дэннис, а это та самая Элендис Аргиноль, о которой ты уже наслышан. Почти моя племянница.
Диа Оро, диа Оро... Романдское имя, однако! Помнится, во время своих монлозанских великих деланий знавала я некого Парсифаля диа Оро, у которого, прямо как в сказке, было три сына, два дети как дети, а третий...
Я подхожу к ним и уже готовлюсь протянуть руку для поцелуя, но поименованный Дэннис опережает меня - и пожимает мою руку крепким мужским рукопожатием. Ничего себе!
– Вот, значит, какая ты...
– произносит он непонятно и оценивающе смотрит на меня. Я, в свою очередь, делаю то же самое. Своеобразное лицо, приметное... кожа светлая, а волосы ночь непроглядная, стекают на плечи, как черный дождь. И глаза такие же ночные, огромные, с темно-золотыми искрами и каким-то звериным прищуром... не волчьим, но все же... Мутамнийские глаза. Да - и движения слишком плавные для его высокой и сильной фигуры. Сразу чувствуется воин, опытный и опасный...
Стоп, мутамнийские... а зовут диа Оро... и одежда не романдская, а стандартная авиллонская - светлая рубаха и что-то вроде темной туники без рукавов...
– Слушай, ты по матери в родстве с диа Родакасрами не состоишь?
– спрашиваю я, затаив дыхание. Два сына, которые дети как дети, у Парсифаля - от первой жены, романдки...
– Состою, - отвечает он, не моргнув глазом.
– В отдаленном.
– Трать тебя тарарать, Линхи!
– ору я, не считая нужным сдерживаться.
– Вот ты и попал в мои лапы, мать твою мутамнийскую!
Он невольно улыбается, и надо сказать, улыбка у него приятная. А в следующую секунду это уже не улыбка, а оскал, острые клыки в звериной пасти... Передо мною на ковре, с невозмутимым выражением на морде, сидит крупный лесной котяра бурой масти, с кисточками на ушах и коротким, словно обрубленным хвостом.
– Мррр-я-ау!
– нагло говорит он и вкусно облизывается, словно только что кого-то сожрал. Я невольно отшатываюсь, но Линхи уже стоит передо мною в человеческом облике и смеется.
– Посмейся тут у меня, - огрызаюсь я.
– Тебя кто просил из себя божественное правосудие изображать? Шинно?
Улыбка сбегает с его лица.
– Ты о чем?
– Не отпирайся. Верховного Экзорциста загрыз ты, я это нутром почуяла еще в кангранском стойбище. А окончательно уверилась, когда узнала, что старый Парсифаль за что-то отказал младшему сыну в родительском благословении.
– Отец ничего не знает про Ле Жеанно!
– лицо Линхи делается каменным.
– Он поймал меня уже позже, когда я обернулся для собственного удовольствия. Даже если он и заподозрил что-то, то доказательств у него нет, а он не такой негодяй, чтобы родного сына, пусть даже богохульника, отдать в руки конклава! Мы поругались, и я ушел...