Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия
Шрифт:
Почти в то же время, может, с разницей в два-три месяца, в соседнем селе произошла другая история.
«Нет повести печальнее на свете, чем повесть Анатолия и Светы», это я очень вольно перефразировала классика. Ну да Шекспир меня, наверно, простит.
Тракторист Анатолий ничем особенно в селе не выделялся: рос в многодетной семье, много работал, разве что поздно женился, но зато на молоденькой Светке. Быстро склепали двоих дочерей, которых он любил до безумия: и пелёнки стирал, и с детской кухни кефирчик носил, и колготки-пальтишки доставал-покупал.
Девчушки росли. Светка, хоть пироги стряпать не умела и не училась, кое-как хозяйничала. Анатолий привередливым и не был никогда: откуда в многодетной семье его детства разносолы возьмутся? Что приготовит Светка, то и съедят. И что грязь в доме, его не смущало. Оправдывал женщину: дети времечко отнимают, некогда ей полы размывать. Что часто к матери в соседнее село бегала «в гости», так что в этом, беда?
Была у Анатолия страсть – охота. К ней с детства привык. И домой тоже подспорье: то гуся, то лисицу притащит. И душе отрада по полям лазить, адреналин повышать.
Светка, хоть страсть ту не одобряла, охотничьим припасам всегда рада была: шапку лисью с форсом носила, и гусятина-зайчатина на столе лишней не была.
Из-за общей страсти к охоте сдружился Анатолий с соседом, не то чтобы соседом, так, на одной улице проживали. Злые языки поговаривали, что сосед не только охоту любил, но и «травкой» увлекался. Так на то и злые языки, чтоб людей опорочить, да себя обелить.
Светка этого соседа не то чтоб не любила, скорее, все-таки, не любила, чем наоборот. И это нормально.
По осени, когда лучшая охота, и сезон разрешён, отправлялся Анатолий на добычу (с ударением на «о»). Что ж, урожай в селе собран, авралов нет никаких, осенняя степь дышит теплом, слякоти осенней да зимы крымской противной пока не видать. Ходи, да радуйся. Одно слегка огорчало: стал сосед что-то прибаливать, охоту пропускать. Раз пропустил, два пропустил. Решил Анатолий его проведать: может, что надо? Может, чем подсобить?
Завернул однажды с охоты рано домой. Удивился: ба, а что это за неполадок в сенцах? Стоят детские сапожки, Светкины. А это чьи-то ещё?
Рванул дверь, а в спальне два тела, сопят да стонут.
Светка, та – ой! Да к детям в комнату, за девчушек спряталась. Сосед ерунду стал молоть, мол, я Светку люблю, но у вас семья, как детей от отца отрывать. Муру, в общем, мелет. Мелет язык его, а глаза-мутные.
Детей Анатолий и пожалел тогда. Стерпел, даже бить супругу не стал в надежде, образумится, может.
Да и Светка на радостях, что муженек лупасить не будет, вторит-повизгивает: я его вовсе и не любила, сам пристал, как листочек банный, почти силой меня уломал, наркоман несчастный.
И покатилась жизнь почти по-старому. Может, что в душе и надломилось, да и жене-красотке дальше верить нельзя, но а дети куда же? Одной дочке четыре исполнилось. Другой два, им обеим и папа, и мама нужны.
Как поступить? Ни чужому дяде отдать. Ни самому уйти.
Терпел Анатолий.
Светка та из кожи вон лезла: и пирожки стряпать училась, всё к матери за советом бегала, как тесто ставить, да дрожжи правильно распускать.
И научилась. Придёт Анатолий вечером с работы, девчушек за руки из садика ведет. А в хате пирогами так сладко пахнет. И сердце ровнее дышит, и жизнь веселей, и проказа Светки с соседом отходит на план десятый.
Где-то через месяц собрался (раньше не мог, всё-таки Светкина обида занозой сидела) Анатолий опять на охоту. Встал, как и надо, до света, впотьмах собрался, ружье (узаконенное!) зарядил мелкой дробью. Так, гусей пострелять. Пошёл. Бродил по полям да по балкам. Ничего в тот раз не попалось. Нет, лисы встречались (закон подлости, он в жизни-то главный!), но с дробью на лис? Пускай так пацаны балуются, а зрелому охотнику дробь на лисиц тратить негоже.
К вечеру побрел домой. Есть захотелось, пирожками Светкиными, пусть даже горелыми, побаловаться. Букет ей нарвал. Есть такой кустарничек в степях крымских с мелкими сиреневыми цветочками и пахучий, и стоит долго. Красивый. Нарвал тех цветочков, с балки на улицу домой спускается.
Идти через дом соседа. Сердце и ёкнуло: что не зайти? И несут ноги к дому соседа, и мимо бредут. Мысли поганые путаются в голове: зайду, а там – Светка. Убью. Зайду, а там сосед сам. Тогда потолкуем, запомиримся насовсем.
Пришел. Сосед дома. Сам. «Заходи, поговорим да выпьем. У меня тут малость осталось». Сели да выпили. Как клещами из жил, разговор завязался. За окном белый свет, в хате не прибрано, на столе стаканы зеленью отдают. Нет от той выпивки радости. Но все равно пили, почти что без закуси: какая такая у одинокого закусь?
Сосед в разговоре и брякни: «ты, чё, думаешь я со Светкой твоей все прекратил?»
Чёрт, наверно, за язык его дергал.
«Нет, я с ней часто так кувыркаюсь. Как к матери за дрожжами-то свистнет, так ко мне и заскочит. Так что пироги те тебе от меня. Гостинчик тебе.»
У охотника ружьё всегда рядом. Мелкая дробь жахнула в лицо. Сосед, враз протрезвев, дал дёру в окошко. Дёру по огороду, запущенному да худому, хоть и большому. Анатолий – за ним.
От выстрела люди из домов повыскакивали. И началась суматоха!
Сосед бежит по огороду как заяц по минному полю, за ним – Анатолий, ружьё крепко держит в руках. Сосед и визжит, как заяц-подранок (и больно, и дробью глаза пожгло). Бежал как то слабенько. То ли силы Светкой надорваны, то ли от наркоты исслаб, но догнал его ревнивец, и прикладом, прикладом по бедовой головушке!
По заключению эксперта, было не менее десяти ударов по голове. Мозги соседовы не то что у Анатолия на кроссовках, у соседей на обуви были!
Арест воспринял спокойно, спросил только: «сдох?».