Шрифт:
В оформлении обложки использована фотография с http://krasivye-mesta.ru/img/pskov-region-old-church.jpg
а также фотография с https://i.mycdn.me/image?id=852534030645&t=3&plc=WEB&tkn=*PRik41Z6XZltl0FqYsRCXvGAa9w
Исповедь зверя
Зверь
Ангелы и демоны, борющиеся в нас,
наполняют нашу жизнь смыслом,
определяющим дальнейший путь
каждого из наc
и смыслом выбирающим для нас пожизненного спутника –
одного из них (ангела или демона).
Впечатленный узором, сотворенным морозом на стекле, Олег вписал имя дочери и жены внутрь нацарапанного им угловатого сердца. Он сдул снежные опилки, оставленные резцом (ногтем указательного пальца), тупо глядя на мелькающие деревья и огни улиц сквозь тонкие линии царапин.
Вой сирены. Краткий диалог медсестры с диспетчером – все это на заднем плане; перед глазами заплаканное лицо дочери, размытый силуэт Ольги, суетливо собирающей вещи.
Повсеместный холод. Холод на улице. Непреодолимый устоявшийся холод в отношениях. Судорожный холод в теле.
–Олег! – голос медсестры доносится издалека. – Три минуты – мы на месте! Там все сложно…
Перед глазами – смазанный проем двери, две близкие фигуры в коридорном полумраке. Собственный крик, застывший внутри, молящий не уходить.
В реальность возвращает пощёчина медсестры – в быту кроткой девушки Лидии.
–Сука, ты слышишь меня? – Пухлые малиновые губы медсестры растянулись в крике. – У нас роженица. Последний этаж. Работаем! Здесь настоящий хаос…
Скользкие ступени автобуса. Выжигающий ноздри морозный воздух. Блики от сотни красно-синих мигалок. Толпа ротозеев. Оградительные ленты. Ругань. Крики. Дым. Тошнотворный запах гари.
Хаос. В хаос превратилась одноподъездная, в прошлом элитная пятиэтажка. Навстречу – носилки со стонущими телами и безвольно свисающими конечностями. Халаты коллег. Униформа полицейских. Шланги пожарных. Инструменты спасателей. Суета. Женский визг.
Все перекрывается грохотом закрываемой Ольгой дверью, криком «Папа!» и невысказанными словами, застрявшими в лабиринте собственного речевого аппарата.
Мелькающие полы халата медсестры, кожаные голенища ее сапог перед глазами – ориентиры для ведомого на тесном «эскалаторе» из живых и полуживых стонущих тел. Все те же крики. Приказы. Ненормативная лексика.
Последний этаж. Тусклый свет гостиной. Олег странным образом первым оказался возле стонущей на диване женщины.
–Но я никогда не практиковал… – Он, в нерешительности делая шаг назад, уперся в выставленное колено медсестры.
–Здесь никто и никогда. – Лидия, оттолкнув его, шагнула к женщине. – Специалисты в двадцати минутах. Готовим её…
Роды были затяжные и тяжелые. Под крики и переговоры спецподразделения, работающего ниже этажом, последующего штурма. Выстрелы. Грохот шумовых гранат. Соответственно, никакого прибытия акушеров на место.
Судороги и крики роженицы. Едва слышный плач новорожденного. Отсекаемая пуповина.
–Не дай ему жить! – Расширенные глаза женщины смотрят в глаза Олега, ее рука буквально рвет халат.
–У вас сын, – устало улыбаясь, говорит Олег.– Сын.
–Это сын зверя! – хрипит женщина. – Я видела всё, пока его носила…
За спиной Олега шум падающего тела: стойкая Лидия, не выдержав нагрузки, «перегорела».
Выстрелы и взрывы повторной атаки внизу. Нашатырь для медсестры.
Олег смотрит в маслянистые глаза сосущего собственный палец младенца. В них мерцание электрического света от замыканий, вокруг осыпание штукатурки, дрожание стен от непрекращающихся штурмов.
Где-то рядом слышны бесполезные попытки Лидии реанимировать дергающееся тело только что разродившейся матери. Олег, присев, закрывает руками голову и тихо смеется, постепенно наращивая уровень звука и степень сумасшествия в смехе.
*
Кабинет главврача. Унылый интерьер. Не менее унылые лица коллег. Пафос в тирадах о корпоративной этике заглушает жужжание мухи, странным образом пережившей «блокаду» апокалиптической стужи этой зимы.
Медперсонал также жужжал, обсуждая события прошедшей ночи. Эмоции от пережитых впечатлений выстраивались в очередь по порядку прибытия экипажей скорой помощи в хаотичную злосчастную пятиэтажку.
–…Ужас! – раздалось рядом с Олегом. – Мои ноги дрожали от увиденного…
–Столько крови и столько насилия, – пропела обладательница ногтей, раскрашенных в стиле Боба Марли, – сконцентрированных в одном месте…
–Кошмар! У меня никогда так не тряслись руки во время перевязки. – Высокий голос одной из присутствующей надломился. – Реально было страшно…
Олег мысленно раскладывал по полкам и выстраивал в очередь «стекло», имеющееся на балансе их медицинского заведения. Препараты, содержащие морфин, лекарства на основе эфедрина, транквилизаторы, барбитураты… Нет, он не был наркоманом! Но одно дело – уйти от реальности, устав от навалившихся на плечи проблем. Совсем другое – укутаться в теплом саване эйфории и в этом коконе отойти в мир иной. Именно к этому сейчас призывало его внутреннее я.
–Тимофеев!
–Да… – Олег звякнул граненым стаканом с остывшим и черным, как ночь, чаем.
–Что скажешь ты?
–Ничего особенного. – Олег пожал плечами, концентрируя свое внимание на жирной мухе. – Налицо явная ординарность случая…
–Ординарность, – голос главврача окреп до металла, а его красное лицо, словно обветренное морскими ветрами, стало еще краснее, – заканчивается на звонке от переживающей схватки роженицы и выезде на этот вызов первого экипажа. – Медперсонал затих, как, впрочем, и жужжащая до этого муха. – Затем еще полтора десятков вызовов и масса звонков от той же беременной женщины. – Говорящий сбил сухость водой – все слышали звуки поглощения влаги. – Ни один из экипажей не добрался до неё! Потому что дом был переполнен насилием, пожаром, болезнями, суицидом и прочим несчастьем… И что мы в финале имеем? Более двух десятков пострадавших, из них дюжина – с летальным исходом. Ординарность? Обыденность, я бы сказал…