Нелюди, противостояние

Тайга не пугала. Она поглощала полностью. Попадая сюда, человек становился частицей её. Такой же маленькой и хрупкой, как деревья, кустарники, птицы и звери. Даже самые свирепые и огромные (по человеческим меркам) звери казались песчинками в этом до конца не изведанном мире.

Цепочка живых существ передвигалась по таежным просторам. Точнее, полуживых – измотанных, голодных и подгоняемых страхом. Страхом пред смертью. Перед ее однозначностью – казнь. Трое были приговорены к расстрелу. Двое просто спасали свою шкуру в надежде избежать неминуемого попадания на фронт. Где также витала смерть. Хоть, возможно, и героическая, но беспощадная ко всем.

Побег. Он давал шанс выжить немногим. И уже двое из первоначальной группы лежали возле бараков лагеря, а тело одного висело в путанке колючей проволоки. Трупы не убирали – наглядный пример. Побег давал право выбора: встретить смерть в таежной глуши или от пуль на пути к свободе. Но даже эта смерть не была столь обреченной, как вынесенная приговором суда или трибуналом. Побег – рулетка.

Первые морозы снижали шансы на выживание и успех предпринятой попытки. Положительный фактор – сход вниз по реке на быстро смастеренном плоту. И уже не слышно лая собак, идущих по следу, криков солдат и выстрелов. В глазах засветилась надежда. Надежда на жизнь. На спасение.

– Привал! – раздался голос с металлическими нотками.

Быстрыми движениями собран сушняк. Первый костер с момента начала побега. Первый чай. Первый табак. И первые недовольства сквозь одышку.

– Раскудахтался, падла…

– Тише! Не сейчас…

Уголовники, закурив, держались в стороне. Лицо молодого, с шальными глазами и рандолевыми зубами, застыло в оскале. Более взрослый зека вытер лицо рукавом фуфайки и, взглянув пустыми глазами в небо, добавил затянувшись:

– Время придет…

Затем все вместе грели руки возле костра и пили, пуская по кругу, пахнущий землей чай. Даже сделали по глотку жгучей жидкости из армейской фляги – трофей, оставшийся от смертельно раненого охранника. Проводив руку, убирающую флягу, четыре пары жадных глаз посмотрели в глаза её хозяина. Не во всех взглядах огоньки жадности погасли. Это не секрет и для лидера группы. Майор был не только старшим по званию среди бывших военных. Было в нем что-то властное, не военное. Подчиняющее.

И старый уголовник, повидавший людей, читал это. Его это не пугало. Наоборот – интересовало. Но торопливость его младшего товарища заставляла задумываться над опережающими действиями.

– Кажется, оторвались… – Старый зека показал потемневшие от чифиря зубы.

– Не факт, – произнес один из политических, тоже бывший военный. – По какой из рек мы спустились, знал только Игнатьев, но его нет с нами. – Ёжась, он затушил самокрутку о сырой валун. – С его слов, одна из четырех возвращается к лагерям.

Игнатьев в данный момент висел на колючке лагерного предзонника. Он притягивал взгляд остальных зека и других обитателей лагерей. Он единственный не принял ни одну из сторон – ни политических, ни уголовников. Его врожденное недоверие сыграло с ним злую шутку. В последнюю секунду перед побегом уголовники назвали ему отправную точку, «изменившуюся» с момента окончательного утверждения плана. Это был первый раз, когда Игнатьев доверился. Так убрали потенциального врага.

– Так надо было колонуть его до упора, – взвыл Фикса, глядя на бывшего майора. – Вы же там шушукались за ширмой, голубки…

Взгляд холодных глаз «просвечивал» уголовника, как предмет неодушевленный.

– Остынь, Фикса, – одернул сотоварища старый зека. – Игнатьев знал: если он подробно опишет местность, он станет не нужен, а так он сыграл определенную роль в нашем спектакле – «псы» пошли в противоположную часть зоны…

В глазах бывшего майора на секунду загорелись искры и тут же погасли.

– Когда выдвигаемся, Ильич? – спросил лидера сиплым голосом третий политический. – Отдых тоже нужен…

Его слова прервал волчий вой. Он вызвал страх в глазах людей и ухмылку на лице Ильича. Ужасное звериное соло подхватил второй волк. Дуэт вселил панику в «побегушников».

– Вот и ответ, Андрей Сергеевич, вот и ответ. – И Ильич широким прыжком заскочил на заросший мхом валун и побежал.

Остальная четверка чертыхаясь последовала за ним.

Свобода каждому представлялась по-разному.

Старый зека по кличке Портной (странная для уголовного мира аналогия с судьями, что «шьют» дела), узнав о существовании ребенка из письма давно забытой заочницы, бежал к дочери. Устав от всего, он хотел прижаться к подростку с длинными косичками и вручить ей награбленное золото, не найденное «легавыми». Его одолевали неизвестно откуда возникшие угрызения совести и периодические вспышки туберкулеза.

Для Фиксы они шли к новым горизонтам блатной романтики. Малины, падшие женщины и все остальное… Его здоровье не было подточено лагерями и вольными разгулами. Он рассматривал политических как лишний балласт или как необходимые в пути «консервы». Понятие морали, соответственно, было недоступно этому индивидууму.

Андрей Сергеевич – бывший начальник продовольственного склада одной из военных частей – преследовал ту же цель, что и Портной. Он бежал отдать наворованное им своей семье. Жена и двое сыновей прислали весточку из эвакуации.

Двумя остальными двигала месть. Капитан милиции в первые дни войны был арестован по доносу коллеги, увидевшего в этом единственный способ подъема по карьерной лестнице. В месть было заложено все то, что бывший мент увидел и испытал на пересылках. Те чувства, те эмоции, что были пережиты во время ожидания приведения смертельного приговора в исполнение.

Ильич – пограничник, начальник заставы – покинул расположение части за несколько часов до начала войны. Его сняли с поезда на полпути. Он не смог объяснить мотивы своего поступка перед трибуналом. Личные мотивы. Была затронута честь его жены. Вести в родном городке распространялись очень быстро. Сейчас он двигался к источнику их распространения. Он верил в успех второй попытки. В справедливость. В знаки судьбы, одним из которых считал то, что до сих пор не был расстрелян.

Свела их судьба в одном из бараков. И побег друг без друга был невозможен, так как был сложен в силу ряда причин. Неудача в начале побега отдала преимущество политическим. Но и малая часть уцелевших уголовников была опасна.