Исповеди на лестничной площадке
Шрифт:
Наконец сосед подошел к лифту, нажал кнопку: я так задумалась, о том, успеет ли он, что вызвать лифт забыла.
Спускается лифт, думаем пустой, а там Сыроежка стоит, глаза удивленные таращит, к груди сковородку прижимает, а в другой руке пакет с молоком.
– Ой,- говорит она, глядя на нас, - ой, это, наверное, не шестой этаж. Это,
И медленно-медленно начинает выходить, головой вертит, взгляд с меня на Воронова переводит.
Я кричу ей:
– Скорей выходи, а то лифт сейчас захлопнется.
Услышав, что надо двигаться поскорее, она незамедлительно тут же встала, спасибо, правда, когда уже вышла.
Дверцы за ней спокойненько захлопнулись, как я и предсказывала. Она причитает:
– Ой, я все же на первый этаж приехала, а хотела на шестой. Я на пятом была. Вы кнопку быстрее, чем я нажали, сюда вызвали.
Видали? Мы, оказывается виноваты.
Воронов снова кнопку нажал, двери открылись. Молча действовал, ни звука не издал, только головой кивнул Сыроежке, поприветствовал.
Я пытаюсь ей сказать, чтобы она последней вошла, ей ведь первой выходить, но она меня не слушает, обратно во внутрь запятилась, сковородку обнимает, сама к зеркалу прижалась.
Сосед вошел, все кнопки нам нажал, едем.
– Сковородку мне подарили, - говорит Надежда, - а зачем мне сковородка? Что я с ней делать буду?
– Сковородка известно для чего,- отвечаю я.
– Для того, чтобы на ней жарить.
– Ну, хорошо, - соглашается Сыроежка.
– Буду лук на ней жарить, она как раз для лука.
Тут мы к ее взлелеянному шестому этажу подъехали.
Надежде надо бы выйти, но мы ей дорогу загораживаем, она ведь первая в лифт вперлась.
Сосед начинает выпячиваться задом, чтобы ее выпустить.
А к слову сказать, что он уже далеко не так молод, как раньше, тридцать пять лет назад, когда дом заселяли, медлителен, и движения у него не очень уверенные.
Пока
Я знаю, что есть такая кнопка, которая двери открывает, но я за тридцать лет тоже состарилась, без очков не вижу, которая, жму на что-то и слышится звонок, а сосед в дверях зажат.
Наш лифт замечателен тем, что он не сразу раскрывается, когда двери наталкиваются на препятствие, а некоторое время лифт как бы пытается то, что ему мешает закрыться, раздавить, и жмет на соседа, а тот стоит, деваться ему уже некуда, он ждет, когда лифту жать надоест, он смилостивится и даст войти, а голос диспетчера из микрофона, интересуется, что у нас случилось, почему мы вызов сделали.
А виновница всего этого стоит за соседом уже на площадке, сковородку к груди продолжает прижимать, и ждет, чем дело кончится, уедем ли мы, лифт ли сломается, или сосед погибнет, раздавленный?
Пришлось мне извиняться, объяснять диспетчеру, что ровным счетом ничего, просто у нас соседи с пятого на шестой этаж не пешком ходят, а на лифте ездят через первый этаж, и по этой причине мы диспетчера вызываем.
Наконец доехали мы до седьмого этажа, я вышла, а сосед поехал на девятый.
На другой день мы с мужем шли по делу к одной знакомой, и я рассказывала ему вчерашнюю историю в лифте, высмеивала Надежду.
Пройдя полпути, я вдруг остановилась, вспомнила, что не взяла записку с адресом женщины, к которой мы направлялись.
– Над соседкой смеешься?
– сказал муж, рассердившись из-за того, что приходится возвращаться.
– В зеркало почаще смотрись.
И думаю, что пора мне заканчивать свое повествование, и надеяться, что милые мои соседи, здесь описанные, никогда не прочтут этой книжки, так как я не помню случая, чтобы кому-то понравилось, как я его изобразила. Ни разу не было.