Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
Все было как в романсе, как в кино, только красивей и чище. Промытый светлым стремительным дождем воздух пах тревожно и сладко – на Марсовом цвела сирень, и ее аромат долетал сюда, к томно изогнувшемуся каналу, а вдали, задыхаясь от счастья, плакала виолончель. Саша не представляла, что рождающаяся в Мариинке мелодия может донестись сюда, и это тоже было чудом, как и встающие из кипения листвы стены Новой Голландии. Недостроенная и странная, сегодня она казалась вратами в иные, счастливые миры…
Будь на то Сашина воля, девушка осталась бы в этом
Завороженный пустым, пронизанным розовым светом городом, мужчина не замечал замершей на том берегу девушки, но Саша чувствовала – их непониманию, их одиночеству, их тоске настает конец. Через несколько мгновений человек, которого она любила, любит и будет любить, знакомым движением отбросит назад мушкетерскую гриву и посмотрит перед собой… Его взгляд, узнавание, улыбка, приветственный взмах рукой – все это было впереди… Скрывая слезы, они будут стоять друг напротив друга, а потом, все убыстряя шаг, пойдут вдоль канала к узкому, скрипучему мостику, чтобы встретиться на его середине. Там пальцы коснутся пальцев, а губы – губ, но ожидание счастья едва ли не прекраснее его самого!
Акварель питерских небес, игра бликов, два склоненных над водой лица. Она видит, он еще нет, но знают оба…
– Александра Сергеевна, – мужской голос был незнакомым, но приятным, – как вы понимаете, мы не можем отмахнуться от того факта, что покойный Овалов звонил вам за несколько часов до своего самоубийства…
– Как, – не поняла Саша, – Дени… Что вы несете?! Этого не может быть!
– Александра Сергеевна, – удивился сидевший перед ней мужчина лет тридцати с небольшим, – мы же с вами говорим почти час… Александра!
– Я должна идти! – Саша вскочила, опрокинув пустую чашку. Она сидела в каком-то кафе и не замечала, она пила кофе с сахаром и не замечала, она говорила о смерти Дени неизвестно с кем… О смерти?! Но Дени жив, жив, жив!!!
– Я пойду к нему. Нет!.. – Впервые в жизни Саше хотелось убить. – Вы мне что-то подсыпали! Такие, как вы, всегда подсыпают. Я… Этот… Официант, тут со мной преступник! Милиция! Вызывайте милицию!!!
– Александра Сергеевна…
– Девушка…
– Что?! Что за хрень?
– Обычная пьяная истерика, зайка. Ничего интересного.
– Не представляю, как так можно…
Дени умер? Когда?! Где? Зачем она здесь? С кем? Бабуня ведь говорила, и мама… Нельзя знакомиться на улице… Но Дени?!
– Вы врете! Вы все врете, все… Вам нужна наша квартира! Я ничего не буду подписывать… Что вы мне подсыпали? Что вы врете про Дени?! Пустите меня! Что вам надо?!
– …! Звоните же в «Скорую»! У меня руки заняты…
– А мили… полицию?
– Удостоверение в куртке. В моей! Ё-моё, да не копайтесь же вы! Нужно противошоковое и… и от сердца…
Когда кандидат исторических наук Шульцов был то Олежкой, то Олежеком, он умел летать. Не всегда, а только поздней осенью и в начале весны, когда шел мокрый крупный снег. Серые холодные перышки неподвижно висели за кухонным окном, а Олежка вместе с широким подоконником поднимался куда-то вверх. Сейчас шел такой же снег, но окно было чужим и грязным – ни целебных бабушкиных столетников, ни хотя бы шторы.
– Приключеньице, – проворчал стоящий рядом Аркадий Филиппович. Шульцов сперва удивился, что полковник без формы, а потом как-то сразу вспомнил все.
– Где Юрий? И… Саша?
– Черт его знает… Или не черт, а ваш поп. Старухи, похоже, уже дома. Будем с ними объясняться или попробуем скрыться?
– Мимо статуи с котом?
– Мимо статуи не выйдет, – отмахнулся сосед. – Нет там больше никакой статуи, и миски нет, и двери. Замуровано, в точности как на поэтажном плане.
– Тогда что там?
– «Закидашник», как выражается Юрка. Не верите – посмотрите.
Олег Евгеньевич верил, но посмотреть пошел. Коридорчик был забит под завязку, проход утыкался в сундук, увенчанный перевернутым круглым табуретом для пианино. Слежавшаяся в серый войлок пыль свидетельствовала, что здесь годами не ступала ни нога, ни лапа.
– Кстати, – заметил полковник, – тут больше нет шерсти. Так бегство или переговоры?
– Можно… Можно сказать, что я зашел по просьбе Комаровой, было открыто, и с разрешения участкового, или кто тут следил за порядком, вошел в квартиру, а вы – со мной. Который сейчас час?
– Восемнадцать двадцать четыре. Значит, говорим?
– Да. – Шульцов постарался придать голосу твердость. – Нужно увидеть трельяж Нинели… Я про фото Овалова.
– Согласен. Одну минуту. – Сигнала слышно не было, видимо, полковник перевел телефон на беззвучный режим. – Да, я… Мы еще на объекте… Да… Понял… Свяжемся позже. Такие дела, Олег Евгеньевич. Пьяного балбеса, заварившего всю эту кашу с газом, поймали, так что отсутствие предварительного сговора нам гарантировано…
– Послушайте, – перебил соседа Шульцов. – Кажется, плачут.
Мысль о призраках была нелепа, но только не в этой квартире. Пробираясь «закидашником» навстречу глухим всхлипам, историк был готов к чему угодно, а увидел всего лишь трех сгрудившихся на кухне старух. Горела одинокая лампочка, судорожно вздрагивали плечи Нинели, рядом на полу посверкивал стразами беретик. Клавдия стояла у плиты, Розик пыталась закрыть дверцу гороподобного буфета с разнокалиберными морозными стеклами, дверца скрипела, но не закрывалась, а Розик… У Розика тряслись руки.
– Я говорила… – бубнила Клавдия. – Здесь… нечисто… Освятить… пасхальная неделя…
– Как же так? – Тоненький голосок Нинели царапал душу, будто писк брошенного котенка. – Тут так страшно… Настоящая дыра… Кто вы? Вы тут живете?
– Нет.
– А мы? Она вот говорит, это моя квартира. Но я так не могла…
– Вы меня не узнаете? – с оторопью спросил историк. – Я приходил к вам вчера. С участковым врачом. С врачами…
– Вот, – встрепенулась Клавдия, – вот! Вы ж хахаль той, синеглазенькой, что меня в больницу сватает? Ну скажите же им…