Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
Мастерша Хорри уходит в соседнюю, совсем темную комнату. Приносит оба квитка.
– Действительно. Один ведь – ваш. Я не поняла.
– Ничего страшного. А снимок – вот.
Чтобы посмотреть на него, женщина отстраняется от лампы. А лампа тут не лучше фонаря над крыльцом. Ни к чему не подвешена, просто лежит на столе: две когтистые лапы разной величины, а в них зажато что-то вовсе непонятное. Стеклянное, неправильных очертаний – то ли мышонок, то ли птичка, но точно – уже не живое.
Мастерша опускает портрет на стол, изнанкой кверху. Берет светильник.
– Нравится?
– Нет, – успевает ответить Бенг, не подумавши.
– Если честно, то это полный ужас, – продолжает Линг.
– Вот и по-моему – тоже, – молвит хозяйка.
И бросает светильник на пол, под стол. Свет чародейский, пожара не будет. Зато когти еще и гремят. Мастерша Вайна зажигает обычную керосинку.
Доктор Чамианг выдвигается чуть вперед – так, чтобы жена и сын оказались за его спиной, подальше от хозяйки. Во-первых, она, эта женщина, похоже, не в себе. А во-вторых, на портрете было не разглядеть: руки, да нет, ручищи – как у Чабира. И видит в темноте. Орочья кровь.
– А вы садитесь.
Садиться не хочется. Хочется поскорее отсюда уйти и никогда больше не возвращаться.
– Да, надо деньги вам отдать.
– Вы заплатили, мастерша. Не помните? И вот тут, на квитке расписались. Только теперь напишите, что получено.
– Хорошо.
– У нас в мастерской освещение – на полную яркость… Вы извините. Я постаралась бы побыстрее, если бы…
– Ничего. Вы бы учли – если бы я с виду была как орчиха.
Ох! На трамваях ездим. На пароходах по морю ходим. Телеграф изобрели, светопись. А древний запрет на смешение племен всё еще действует? Двойная кровь – такое уродство, что даже и на собственный портрет смотреть противно? Чушь какая.
Голос у мастерши Вайны низкий, совсем не женский. И в нем – горечь или злая радость? Не поймешь.
– Знаете, где я работаю? Шестой участок Городского хозяйства, служба уличного освещения. Это я-то. Из тех, кому свет не обязателен. Смешно?
– Что же тут смешного? Вам – не нужен, людям – нужен. Значит, не для себя стараетесь.
Господи, старается! Да если бы такие фонари стояли в Пеликаньей Слободке, Дани бы оттуда съехал. Со всей семьей.
Мастерша продолжает:
– Это вы меня извините. Надобность отпала, я про снимок забыла. Он хороший.
Берет со стола чертежи, скручивает в трубу.
– Те клешни – еще не худшие. Есть и похлеще находки. По-моему, за убранство улиц художники берутся не иначе как в глубокой тоске. Или с тяжкой голодухи. Когда довольны – виды местностей пишут. Цветы и овощи. Я чай поставлю.
Теперь уже и уйти неловко.
Возвращается с кухни, несет корзинку. Сухарики. При пекарне такие продаются: из нераспроданного хлеба, из сладких булок.
Ну, вот она: нашлась, жива, здорова, даже квиток не выкинула. Но все равно почему-то кажется, что Линг не ошибалась. Что-то случилось с ее заказчицей.
– Вы правы были, что расспрашивали тогда в мастерской. Раз так – уж надо было мне сниматься в полный рост. Хотя бы с руками. И того… с орудиями ремесла. А то на снимке какая-то раскрасавица получилась. Правда, мне тогда того и хотелось, наверное.
– А теперь?
– Теперь – всё. Я, знаете, замуж собиралась. Портрет – чтобы послать жениховой родне. Совсем смешно.
– А он… А с ним – что? Вы простите, что мы спрашиваем…
– Он – что? Жив, жив. Одумался. Я тоже. Всё хорошо.
– Да куда уж лучше…
– Жениться надо вовремя, а не на четвертом десятке. Жили ведь как-то одни: и он, и я. Не то чтоб так уж на работе надрывались, когда не до семейства. Нет, просто нрав, наверное, такой, одинокий. А тут затмение нашло. «Свадьба», «съезжаться»… Причем ладили между собой-то.
– Он – ваш давний друг?
– Год с лишним, как познакомились. Вот вас, светописцев, на условия труда проверяют? Тесно ли вы в мастерской сидите, затхлость, сырость, освещенность рабочего места.
– Бывает, да. И еще, конечно, водопроводный надзор, пожарные и чародеи.
– Проверка пришла: к нам, к техникам, к чертежникам. И он – главный проверяльщик. Мастер Чаррачи, Трудовой отдел. Потом зима была, а мы с ним, как дураки, по городу гуляем. Да еще по самым разрытым местам. Где благоустройство идет. И окоротить некому: у одного родня далеко, у другой никого и нету.
– А мы вас по вашей бабушке вычислили. Вы на нее похожи.
– С виду, да и то не очень. Хотя меня, может, то поначалу и подбило, что бабка с дедом тоже женились – крепко за тридцать. По тогдашним меркам – старые, особенно дед. Но они раньше не успели. А тут… Со скуки всё. Я еще фонари вот эти домой таскаю, вроде как делом занята по вечерам. А отчеты по затхлости на дом не потащишь. И до какой же скуки надо дойти, я думаю, чтобы кораблики по ночам строить… Это у него досуг: старинные суда в бутылках. Видели такие?
Бенг вскинул было руки, хотел что-то сказать. Дани накрывает его запястье своей ладонью: погоди, мол.
– Да, конечно. Вы извините, мастерша Хорри, время уже позднее. Мы, пожалуй, пойдем…
На улице еще не совсем стемнело. По крайней мере, светлее, чем казалось из окна.
– Ты знаешь, где он живет? – спрашивает Бенг.
– Пока не знаю, – отвечает доктор Чамианг. – Но выяснить могу.
Линг не поняла:
– Это вы о ком?
– О корабельном мастере. У нас дома ладья. На бутылке подпись: Чаррачи. Я думал, это имя ладьи. А Дани говорит – так мастера зовут.
– Я его оперировал два года назад. Он как раз тогда кораблик и принес. В благодарность. А адрес можно узнать в больничном архиве. Хоть сейчас.
– Так пойдем.
– А не поздно? – спрашивает Линг.
– Он же, говорят, по ночам работает. Посмотрим: если в окнах света нет, тогда завтра зайдем.
– И что скажем?
– Правду. «Вам обоим друг без друга плохо. Что ж вы, как маленькие, сидите и дуетесь?»
– Это если ему тоже плохо.
– Ты, Линг, не понимаешь! Всё очень просто. Если бы ему сейчас, одному, не было бы плохо, то такой человек не смог бы понравиться мастерше Вайне – тогда, год с лишним назад.