Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Погоди минуточку... Сейчас... — сказал он, закурил и помахал спичкой, чтобы погасить ее. — Сейчас... — Циркуль в его руке заковылял по карте.
Чтобы не мешать Железнову, Хватов решил выйти в соседнюю комнату, где слышались голоса Доброва и Куликова, но Яков Иванович остановил его:
— Не обижайся, Фома Сергеевич! Признаюсь тебе, как другу: сложная задача поставлена дивизии!.. Не потому, что ее сложно выполнить, а потому, что я, штаб, командиры полков впервые решаем задачу на прорыв, да еще во взаимодействии с конницей, причем конница на нас не работает. Ведь мы привыкли обороняться. Приобрели оборонческий навык, недаром Добров обзывает нас «окопниками». А тут, друг мой, не оборона и даже не обычное наступление, а контрнаступление, да еще в зимних условиях. Снег, как выражается Добров, до пупа... И кругом леса. Вот, читай, что говорит об этом командарм: «Тщательно продумать организацию взаимодействия и материального обеспечения на всю глубину операции». Это, дружище, серьезное дело. Но главное в том, чтобы наши «окопники» дружно поднялись, дружно ударили и пошли без остановки вперед. Все, Фома Сергеевич, решают смелость и наступательный дух людей. И многое здесь зависит от тебя, от парторганизации...
— В людях, Яков Иванович, не сомневайся! — сказал Хватов. — Им только дай сигнал!.. Все наши политработники и коммунисты сейчас в полках и на передовой.
За ужином Яков Иванович рассказал Хватову о плане, который он наметил. Их разговор перебил приход Доброва и Бойко. Они все еще продолжали свой спор. Следя за ними, Куликов подзадоривал Доброва:
— Ну и порядки, Иван Кузьмич, пошли!.. Накось, майор и спорит с самим полковником!.. Да не о чем-нибудь, а о диспозиции.
Добров уничтожающе взглянул на улыбающегося Куликова и уселся за стол с видом оскорбленного достоинства. Когда же Бойко также сел рядом с комдивом, Добров поморщился, он не переваривал начальника штаба, считая его выскочкой.
У Доброва был свой взгляд на продвижение по службе. Он полагал, что для этого «нужно не один пуд соли съесть и основательно потереть лямку в нынешней должности», и всегда в пример приводил самого себя. «Прежде чем получить эскадрон, я двенадцать лет в должности комвзвода протрубил, — говаривал он. — А должность начальника полковой школы получил только на двадцатом году службы».
Железнов заметил хмурый вид Доброва и осведомился с добродушной улыбкой:
— Чем вы, Иван Кузьмич, недовольны?
Добров ответил не сразу: он раздумывал, с какой целью задан ему этот вопрос. Больше всего Добров боялся, как бы Железнов не взял Бойко под защиту.
— Есть основание, товарищ полковник, — уклончиво ответил он, покручивая свой ус.
— Какое же?
— Я лично против предложения начштадива. Майор Бойко все еще живет настроениями обороны и поэтому исходит из принципа «как бы чего не вышло». А я считаю, — Добров стукнул ладонью по столу и поднялся, — что нужно наносить мощный и решительный удар одновременно всеми силами!
— Вы правы, Иван Кузьмич, — откликнулся Железнов. — Я с вами согласен. Нужно наносить мощный и решительный удар. Я так и решаю... — Добров просиял и, проведя пальцами по усам, кинул величественный взгляд в сторону Бойко и Куликова... — Пользуясь тем, что справа наступает кавалерийский корпус, мы сосредоточим наши основные усилия на правом фланге. — Добров от удовольствия даже крякнул. — Однако нельзя, Иван Кузьмич, игнорировать и того, что слева фашисты собирают кулак.
Добров кивнул головой, но все же возразил, что этот кулак, в сущности, не опасен.
— Он не будет опасен только в том случае, если мы предусмотрим противодействие, — продолжал Железнов. — И вот тут, пожалуй, майор Бойко прав. Я не совсем согласен с его предложением, но его анализ сложившейся обстановки правилен. Этим пренебрегать нельзя. — Добров нахмурился, но ничего не сказал. — И вот, выслушав вас внимательно, — поглядел Железнов на Доброва, — и изучив обстановку, я решил, как вы предложили, нанести удар правым флангом, взаимодействуя с кавкорпусом Доватора... Боевой порядок в два эшелона. В первом эшелоне полки Карпова и Дьяченко, во втором — Нелидова. Полки надо поставить на лыжи...
И Железнов последовательно изложил задачи, поставленные пехоте, артиллерии и саперам. Предупреждая возможную вспышку со стороны Доброва, он сообщил, что возлагает на него подготовку к прорыву полков Карпова и Дьяченко.
Это, видимо, Доброву пришлось по душе. Он встал и, по-кавалерийски щелкнув каблуками, ответил:
— Ясно, товарищ полковник. Будет выполнено.
Такая перемена настроения понравилась Куликову.
— Эх, Иван Кузьмич, в перетреск тебя шрапнелью!.. И зачем шумел, обзывал, на Бойко набросился? А почему? Ведь все от гордыни ненужной!.. Не надо так... Сам видишь, какое сейчас время!..
— И верно, Иван Кузьмич, видишь, что на передовой делается? — поддержал Куликова Хватов. — Мы бойцам ничего не говорим, а они душой почуяли и без нашей команды дружно готовятся к наступлению. И какое у них в этом единство!.. Нет ни личных счетов, ни неприязни друг к другу.
— Это что ж, в мой огород? — насторожился Добров.
— Нет, Иван Кузьмич. Я говорю это к тому, что вам предстоит возглавить этих людей.
— Ясно, товарищ комиссар! — произнес Добров, хлопнул шапкой по ладони и пошел в переднюю половину избы одеваться.
Железнов передал все свои записи Бойко и приказал в девять утра доложить готовый приказ.
Несмотря на поздний час, Яков Иванович поехал ночевать к себе на НП.
Он долго не мог заснуть и ворочался на скрипучем топчане. Мысли о предстоящем бое не выходили из головы. Он старался предусмотреть возможные неожиданности. Выходило, что больше всего неожиданных ударов со стороны врага надо ждать на участке полка Карпова. А ну как фашисты ударят по флангу Карпова, выйдут на урочище, пойдут по тылам, а затем повернут на север?..
Представляя себе мысленно, как гитлеровцы, обхватывая слева, «подрежут под корешок», Железнов махнул кулаком. В темноте его рука задела соломенную обшивку стенки. Со стола что-то упало, мягко шлепнулось об пол, вслед за этим точно камешек покатился по полу. Яков Иванович посветил фонарем. На полу у печурки валялся кусочек сахару. Когда свет погас, послышался шелест бумаги на столе. Яков Иванович опять взял фонарь, пустил луч света в сторону стола и увидел мышь. Та сидела на столе, ее глазки блеснули, она испуганно метнулась в сторону и снова шлепнулась на пол.