Испытай всякое
Шрифт:
– Ты не посмеешь этого сделать, Фрэнк, – вырвалось у Берты.
– Еще как посмею, черт меня подери. Сама увидишь.
– Хорошо же, но тебе это даром не пройдет.
– А кто сможет мне помешать? – спросил Селлерс, обдав ее негодующим взглядом.
– Хотя бы я, – ответила Берта, гневно глядя на него.
– Раз так, то выслушай меня, Берта Кул. Ты спелась с этим маленьким хитрецом, и он держит тебя в напряжении с того момента, как только стал твоим партнером. Тебе достаются все шишки, а с него – все как с гуся вода. Он и сейчас
– Они и тебе не по зубам – иначе ты бы не гонялся за нами, – заметила Берта. – Если бросишь Дональда в вытрезвитель, не надо мне от тебя никакого спасательного круга.
– Считай, что почти осталась без лицензии, миссис Берта Кул.
– А ты знай, что я тебя послала ко всем чертям, самодовольный сукин сын! – крикнула Берта. – Ты, может, и не поверишь, но можешь считать, что остался без работы – это я тебе говорю.
– Выведите ее! Отправьте малыша в вытрезвитель! Он накачался наркотиками, – распорядился Селлерс.
Глава 14
Вытрезвитель оказался именно таким, каким описал его сержант Селлерс.
Вначале, когда меня бросили туда, народу там было немного, да и сильно пьяных не было.
Один был арестован за то, что находился за рулем в нетрезвом виде. Он был весьма прилично одет и без конца сетовал на то, как это отразится на его добром имени, на его жене и детях, и коротал время, оплакивая свою горькую судьбину.
Еще там был общительный алкаш, который непрестанно ко всем обращался, вновь и вновь пытаясь пожать руки своим сокамерникам.
Он все время рассказывал о том, что с ним случилось. Клялся в вечной дружбе. Пожимал руки. Для верности, что никого не пропустил, вновь обменивался рукопожатиями с каждым по нескольку раз, не забывая при этом говорить одно и то же.
В нашей камере был и еще один, которого сначала тянуло на подвиги, и он лез с кулаками на каждого, но, к счастью, скоро вырубился и заснул.
Около двух часов ночи стали поступать экземпляры хуже некуда.
Вытрезвитель напоминал большую квадратную клетку с цементным полом, посередине которого проходил желоб для стока нечистот, и утром, когда пьяниц выдворяли восвояси, его промывали струей воды под напором из шланга.
Обычно нечистоты стекали к центру пола и дальше по желобу – в сток, но около трех часов утра, когда в вытрезвиловке был полный кворум, пара «полутрупов» своими телами закрыли решетку стока и вся эта дрянь стала накапливаться по всему полу. Запах блевотины стал невыносимым.
Забившись в угол, я пытался избегать как затопляющих помещение нечистот, так и своих сокамерников. Раз или два мне даже удалось задремать.
В шесть часов утра нам принесли горячую бурду, которая, судя по всему, выдавалась за кофе. Бедолаги с мутными глазами тянули к кружкам дрожащие руки.
В половине девятого утра всю компанию погнали в суд, но когда я попытался отправиться вместе с остальными, меня попросту оттолкнули.
– Для суда вы еще слишком пьяны, – заявил мне сопровождающий. – Оставайтесь здесь!
Так меня и оставили вкупе еще с четырьмя насквозь пропитавшимися нечистотами сокамерниками, у которых видок был такой, что выводить их куда-либо явно не имело смысла.
В девять часов выкрикнули мое имя.
Я прошел к двери вытрезвителя.
Какой-то человек сказал:
– Сюда, – открыл мне дверь, и я вышел.
Надзиратель вернул отобранные у меня вещи в присутствии полицейского, и тот прошел со мной в лифт. Мы петляли, пока не добрались до кабинета Фрэнка Селлерса.
Сержант восседал за своим письменным столом.
Берта Кул с видом бульдожки, стерегущей мозговую кость, находилась здесь же, ближе к стене, с каким-то типом с серыми пронизывающими глазами на жестком, суровом лице.
Берта представила его:
– Доусон Кесил, наш адвокат.
Он встал и пожал мне руку.
– Выслушайте меня, – сказал Селлерс, – какой мне смысл темнить? Я не придирался к этому парню, просто мне показалось, что он пьян. Иначе ничем не объяснишь то, что он здесь наплел. Я приказал, чтобы его поместили в вытрезвитель с намерением перевести его в другое место или даже выпустить совсем, как только найдем кого-нибудь, кто бы мог освидетельствовать его состояние и подтвердить, что это вполне безопасно как для него самого, так и для окружающих.
– И конечно, забыли об этом? – спросил Кесил.
– Не то чтобы забыл, в полном смысле этого слова, но голова у меня была забита до такой степени – дьявольщина! Я ведь расследую дело об убийстве, работаю сутками напролет, выкраивая жалкие минуты для сна, да и то урывками. Разве здесь все упомнишь!
Я обратился к Кесилу:
– Но тем не менее он не забыл дать указание оставить меня в камере, когда остальных выводили к судье. С его слов мне сообщили, что я все еще достаточно пьян, чтобы предстать перед судом, и что меня следует оставить в вытрезвителе минимум на сутки.
– Это не по моему адресу – претензии подобного рода следует предъявлять старшему надзирателю, – поспешил отмежеваться Селлерс. – С моей стороны никаких указаний не было, если не считать распоряжения – держать тебя там, пока не протрезвишься. – Повернувшись ко мне, Селлерс спросил: – Зачем ты опять лезешь в бутылку, Дональд? Я ведь помогал тебе прежде и готов делать это и сейчас, всякий раз, как только смогу.
– С чего бы это вдруг – такая готовность подружиться во что бы то ни стало?