Исследования истерии

Фрейд Зигмунд

Ее слова напоминают мне о том, что тошнота, которая была первым симптомом истерии, со временем исчезла, а вот приступы страха остались и наполнились новым содержанием. Стало быть, речь идет об истерии, в значительной степени отреагированной. Ведь она почти сразу рассказала тете о своем открытии.

– Вы рассказали тете и о том, как он вас домогался?

– Да, но не сразу, а позднее, когда уже речь шла о разводе.

Тетя тогда сказала: об этом пока забудем, вот если он начнет препираться в суде, тогда мы и об этом скажем.

Насколько я понимаю, именно с той поры, когда в доме участились скандалы, когда ее состояние перестало волновать тетю, целиком поглощенную раздором, – с той богатой на события и впечатления поры у нее и сохранился этот мнемонический символ.

Надеюсь, что откровенный разговор со мной принес какую–то пользу девушке, столь рано уязвленной в своих сексуальных чувствах; больше я ее не видел.

Эпикриз

Мне нечем возразить тому, кто при чтении этой истории болезни сочтет, что успех в данном случае был достигнут скорее благодаря

разгадке, чем путем анализа. Больная признала вероятность всего того, что я интерполировал в ее рассказ; тем не менее она не могла пережить это заново. Полагаю, что для этого понадобился бы гипноз. Если предположить, что моя догадка была верной, и попытаться свести этот случай заболевания к схеме благоприобретенной истерии, составленной на основе анализа в случае мисс Люси Р., то напрашивается сравнение первой и второй вереницы эротических переживаний, включающих в себя травматические моменты и сцены обнаружения любовников со вспомогательными моментами. Сходство заключается в том, что в первых случаях создавалось содержание сознания, обособленное от мыслительной деятельности Я, между тем как под впечатлением от последней сцены произошло ассоциативное соединение этих отстраненных психических групп с Я. Вместе с тем имеются и отличия, которыми невозможно пренебречь. В данном случае причиной изоляции является не воля Я, как было в случае мисс Люси Р., а неведение Я, не обладающего еще опытом половой жизни. В этом смысле случай заболевания Катарины является типичным; в ходе анализа любого случая истерии, в основе которой лежит сексуальная травма, обнаруживаются впечатления предсексуальной поры, никак не повлиявшие на ребенка, а затем, уже будучи воспоминаниями, обретшие силу травматического воздействия, когда девушка или женщина впервые узнала о том, что такое половая жизнь[4]. Отщепление психических групп является в некоторой степени нормальным процессом в ходе развития подростка, и вполне объяснимо то, что их последующее возвращение в Я довольно часто служит поводом для психического расстройства. Кроме того, тут мне хотелось бы выразить и сомнение в том, что расщепление сознания из–за неведения действительно отличается от сознательного неприятия, а подростки и впрямь не обладают знаниями о половой жизни гораздо чаще, чем полагаем мы, да и они сами.

Психический механизм этого заболевания отличается еще и тем, что сцена обнаружения любовников, которую мы назвали «вспомогательной», заслуживает и названия «травматической».

Она воздействует и сама по себе, а не просто воскрешает предшествующие травматические переживания, она разом обладает свойствами «вспомогательного» и травматического моментов. Однако, на мой взгляд, подобное совпадение не дает оснований для того, чтобы отказаться от мысли о наличии расхождения между этими понятиями, которому в иных случаях соответствует и расхождение во времени. Еще одной, давно уже, впрочем, известной особенностью заболевания Катарины является то, что конверсия, формирование истерических феноменов началось не сразу после травмы, а по прошествии инкубационного периода. Шарко предпочитал именовать этот промежуток времени «периодом психической выработки»[5].

Страх, изводивший Катарину во время приступов, является истерическим, то есть воспроизводит тот страх, который возникал у нее всякий раз при сексуальной травме. Здесь я не стану разъяснять сущность процесса, который, судя по многим моим клиническим наблюдениям, развивается непременно и заключается в том, что первые догадки о существовании сексуальных отношений вызывают у девственниц чувство страха [59] .

Примечания

[1] ...в 189* году отправился в Высокий Тауэрн... – Высокий Тауэрн – горный массив в Нижней Австрии. Летом 1893 года Фрейд со своим другом Оскаром Ри совершил поездку на гору Раке в пятидесяти километрах от Вены и остановился в недавно открытом горном приюте «Оттохаус», которым владела мать Аурелии Кроних (СП.).

59

Примечание 1924 г. Спустя столько лет я решаюсь раскрыть то, что сохранил тогда в тайне[6], и сообщаю, что Катарина была не племянницей, а дочерью трактирщицы, таким образом, девушка пострадала от сексуальных домогательств со стороны собственного отца. Искажений, подобных тому, к которому я прибег в данном случае, вообще не следовало бы допускать в истории болезни. Разумеется, его значение для понимания не столь ничтожно, как, скажем, перенос места действия с одной горы на другую. – Прим. автора.

[2] Катарина – Аурелия Кроних (1875–1929) – дочь Юлиуса Крониха и Гертруды Кроних (в девичестве Гешл). Около 1885 года родители Аурелии Кроних арендовали горный приют «Цум Баумгартен» на горе Шнееберг, который начал приносить семье неплохой доход, когда долина, расположенная между горами Шнееберг и Раке, стала излюбленным местом отдыха жителей Вены, поскольку после строительства Земмерингской железной дороги до нее можно было добраться из Вены всего за три часа. В 1893 году мать Аурелии Кроних оставила мужа, которого уличила в измене, и открыла новый горный приют «Оттохаус», на званный в честь эрцгерцога Отто, на вершине соседней горы Раке, у самого пика Якобскогель, куда она перебралась вместе с пятью детьми. В 1895 году Аурелия Кроних вышла замуж за лесничьего Юлиуса Ема и поселилась в его поместье в Венгрии. Несмотря на то, что брак ее оказался счастливым, Аурелия чувствовала себя одиноко в Венгрии

и каждое лето посещала «Оттохаус» на горе Раке, где и умерла осенью 1929 года от сердечного приступа, вызванного чрезмерной дозой морфина, который она принимала в качестве обезболивающего средства по предписанию сельского врача. По некоторым сведениям, в 1919 или в 1920 году Фрейд помог Аурелии Кроних устроить сына, который стал инвалидом во время Первой мировой войны, в частный приют в Деблинге. Подлинное имя Катарины и ее биография стали известны благодаря исследованиям Питера Свейлза, Герхарда Фихтнера и Альбрехта Хиршмюллера. (См. Swales P. Freud, Katharina and the First «Wild Analysis». New Jersey: The Analytic Press, 1986 (СП.).

[3] ...приступ страха с признаками истерической ауры... – истерическая аура может возникнуть в конце продромального периода истерического припадка, при этом может ощущаться комок в горле, боли в животе, звон в ушах, усиленная пульсация в висках, потемнение в глазах.

[4] ... а затем, уже будучи воспоминаниями, обретшие силу травматического воздействия... – Через несколько лет, в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905) Фрейд придет к признанию в этиологии неврозов роли сексуальных влечений, уже существующих в инфантильной сексуальной жизни, однако принципиальным останется момент невозможности их осмыслить, осознать, понять (В.М.).

[5] ... Шарко предпочитал именовать этот промежуток времени «периодом психической выработки». Об этом периоде психической выработки [elaboration] как о временном промежутке между травмой и ее проявлением Шарко пишет в «Лекциях» 1888 года.

[6] ...Спустя столько лет я решаюсь раскрыть то, что сохранил тогда втайне... – Это примечание было сделано Фрейдом в 1924 году, когда он работал в горах Земмеринга над «Автопортретом»; по всей видимости, он решился раскрыть тайну Катарины после того, как узнал, что ее родители умерли и теперь эти сведения никому не смогут повредить (СП.).

Фрейлейн Элизабет фон Р.

(Зигмунд Фрейд)

Осенью 1892 года один мой друг и коллега предложил мне обследовать молодую даму[1], которая уже более двух лет страдала болями в ногах и с трудом передвигалась. Пригласив меня, он добавил, что сам считает это заболевание истерией, хотя обычные признаки невроза у больной не обнаруживаются. Он немного знаком с ее семьей, и, насколько ему известно, последние годы принесли этой семье больше бед, чем радости. Сначала умер отец пациентки, затем ее матери пришлось подвергнуться опасной глазной операции, а вскоре и ее замужняя сестра скончалась после родов от застарелого сердечного недуга. Печали и хлопоты в связи с уходом за больными родственниками выпали в основном на долю нашей пациентки.

Мне не удалось намного пополнить свое представление об этом случае заболевания, когда я впервые увидел эту двадцатичетырехлетнюю девушку. Она выглядела смышленой и нормальной в психическом отношении, сносила недуг, который мешал ей ходить и наслаждаться жизнью, с улыбкой на лице, надо полагать, с характерной для истериков belle indifference [60] . При ходьбе она сгибалась в пояснице, но ни на что не опиралась, походка ее не соответствовала ни одному из известных отклонений от нормы, да и каких–либо явных ее нарушений не было. Сама она жаловалась на сильную боль при ходьбе, очень быстро утомлялась, когда ходила или стояла, и нуждалась в передышке, во время которой боль притуплялась, но не пропадала вовсе. Природа этой боли оставалась неясной, судя по всему, то была болезненная усталость. По ее словам, очаг болевых ощущений локализовался на довольно обширном участке с нечеткими контурами на передней поверхности правого бедра, именно отсюда чаще всего распространялись боли и здесь достигали наибольшей силы. Кожа и мышцы в этом месте были также крайне чувствительны к пальпации и пощипыванию, между тем как покалывания иглой воспринимались несколько безучастно. Подобная гипералгезия[2] кожи и мышц проявлялась не только в этом месте, но и на всей поверхности обеих ног. Мышцы были, скорее всего, даже более болезненными, чем кожа, а наибольшей болезненностью, несомненно, отличались кожа и мышцы на бедрах. Двигательную силу ног нельзя было назвать незначительной, рефлексы были средней силы, иные симптомы отсутствовали, так что никаких оснований для того, чтобы предполагать наличие опасного органического заболевания, не было.

60

Belle indifference (франц.) – показное равнодушие.

Мне было нелегко поставить диагноз, но я решил согласиться с моим коллегой по двум причинам. Во–первых, бросалось в глаза то, что все фразы такой смышленой пациентки о характере боли звучали столь невнятно. Если пациент, страдающий от боли органического происхождения, не отличается вдобавок нервозностью, то боли свои он описывает точно и спокойно, говорит, например, что они колющие, появляются с определенными интервалами, распространяются от этого до того места и возникают, по его мнению, под влиянием тех или иных факторов. Неврастеник [61] , описывая свои болевые ощущения, производит впечатление человека, поглощенного тяжелым и непосильным для него умственным трудом.

61

Ипохондрик, человек, страдающий неврозом тревоги. – Прим. автора.